Книга 8. Книга Смерти. Песнь третья. Смерть в лесу.

Теперь это было здесь, в этой великой золотой заре.

Она лежала у все еще спящего мужа своего и пристально смотрела

В прошлое, подобно человеку близкому к смерти,

Смотрящему назад, на залитые солнцем поля жизни,

Где он тоже бегал и играл, и отдыхал,

Поднимая голову свою над ужасным и темным потоком,

В бездны которого он должен погрузиться навсегда.

Все, чем она была, и все что сделала, она опять переживала.

Промчался целый год в кружении скором,

Воспоминания пронеслись сквозь нее и прочь умчались,

В невозвратимое прошлое.

Затем она поднялась тихо и выполняя служение,

Склонилась перед великой богиней, просто вырезанной

Сатьяваном на камне лесном.

Что за молитву она прошептала, ее душа и Дурга знали.

Возможно, она ощутила в неясной огромности леса

Бесконечную Мать, глядящую на свое дитя,

Возможно, Голос скрытый, сказал ей какое-то тихое слово.

Наконец она подошла к бледной матери – королеве.

Она говорила, но контролируя уста и со спокойным лицом,

Чтобы какое-то случайное слово или выдавший взгляд

Не впустили в материнскую, не ведающую грудь,

Убивающее все счастье и необходимость жить,

Ужасное предзнание грядущего горя.

Лишь необходимые речи обнаружили проход:

Все остальное она подавила внутри, в своем страдающем сердце,

И с усилием придала своей речи внешнее спокойствие.

«Один год, что я жила с Сатьяваном,

Здесь, в изумрудном краю лесов обширных,

В железном кольце гигантских вершин,

Под голубыми просветами лесного неба,

Я не входила в молчания

Страны лесной, великой, что опоясала мои мысли

Мистерией, но не в этих зеленых чудесах

Блуждала, лишь эта небольшая полянка была моим миром.

Теперь желание сильное овладело моим сердцем,

Идти с Сатьяваном, держа его руку,

В жизнь, которую он любит и прикоснуться

К травам, по которым он ступал, и цветы лесные узнать,

В покое слушать птиц и жизни бег,

Что начинается и прекращается, далекий, изобильный шелест ветвей,

И все мистические шептания деревьев,

Отпусти меня ныне, и позволь отдохнуть сердцу моему.»

И та отвечала: «Делай так, как пожелает твой мудрый ум,

О спокойное дитя – повелитель, с глазами, которые властвуют.

Я отношусь к тебе как к богине могущественной, которая пришла

Сострадая нашим бесплодным дням; ты служишь,

Даже как рабыня, и все же ты за пределами

Всего того, что делаешь, всего, что задумывают наши умы,

Подобно сильному солнцу, которое свыше служит земле.»

Затем муж обреченный и женщина, которая знала,

Вошли, соединив ладони в этот священный мир,

Где красота и величие, и несказанная греза,

Где может ощутимым быть Природы мистичное молчание,

Соединяющее с тайной Бога.

Рядом с ней шел Сатьяван, полный радости,

Потому что она шла с ним, по его любимым лужайкам:

Он показывал ей все лесные богатства, цветы

Неисчислимые в каждом оттенке и аромате,

И мягкие, густые вьющиеся лианы, красные и зеленые,

И необычные, в богатом оперении птицы, каждому крику

Что сладостно звучали в ветвях далеких отвечали,

С пронзительным именем певца, зовущего более сладко.

Он говорил обо всех существах им любимых: они были

Друзьями его отрочества, партнерами по играм,

Сверстниками и спутниками его жизни,

Здесь, в этом мире, он знал каждое настроение:

Их мысли, которые бессодержательны для обычного ума,

Он разделял, на каждую эмоцию бурную ощущал ответ.

Она глубоко вслушивалась, но лишь затем, чтоб слышать

Голос, что вскоре замолкнет с нежными словами

И сокровищем своих сладостных любимых каденций,

Для одинокой памяти, когда никто не будет с ней идти,

И голос любимый ничего не сможет больше сказать.

Но мало задерживался на их смысле;

О Смерти, не о жизни думала она и жизни одиноком конце.

Любовь в ее груди болела краями изорванными

Страдания, стонущего в каждом шаге с болью

Крича, «Сейчас, сейчас возможно его голос замолкнет

Навеки.» Словно каким то неясным касанием удрученные

Иногда ее глаза вокруг смотрели, как будто из своих орбит

Могли увидеть приближение смутного и ужасного бога.

Но Сатьяван остановился. Он думал завершить

Свой труд здесь, чтобы счастливые, обнявшись, беззаботно

Они вдвоем могли гулять свободно в зеленой глубине

Первозданной мистерии сердца леса.

Дерево, что возвышалось своей спокойной вершиной к небесам,

Нежась в зелени призывающее

Бриз влюбленный в широту его ветвей,

Он выбрал, и его сталь напала на ствол,

Коричневый, жесткий и сильный, скрытый в изумрудном одеянии.

Без слов она стояла рядом и наблюдала не отрываясь, чтоб не потерять,

Светлое лицо и тело, которые она любила.

Ее жизнь была теперь в секундах, не в часах,

Она экономила каждое мгновение,

Как мертвенно-бледный торговец, склонившийся над своими запасами,

Скупец, над своими скудными золотыми остатками.

Но Сатьяван радостно орудовал своим топором.

Он пел отрывки возвышенные из песен мудреца

Что возвещали о побежденной смерти и демонах убитых,

И делал паузу иногда, чтобы крикнуть ей сладкую речь

Любви и шутки, нежнее чем любовь:

Она подобно пантере кидалась на его слова

И несла их в пещеру сердца своего.

Неистовые и голодные гончие боли

Странствуя, кусая проходили сквозь тело его,

Безмолвно, и все его дыхание, страдающее прерывали,

Стараясь разорвать крепкие сердечные струны и быть свободными.

Затем полегчало, словно зверь свою жертву оставил,

Мгновение в волне глубокого облегчения,

Словно родившись заново к силе и радости он встал легко,

Он веселясь возобновил свой уверенный труд,

Но казалось с меньшими ударами.  Теперь великий лесоруб

Рубил в нем и труд его прекратил: поднимая

Руку свою он прочь отбросил острый топор,

Далеко от себя, как боли инструмент.

Она к нему подошла в страдании молчаливом и обняла,

Он крикнул ей, «Савитри, боль

Пронзает мою голову и грудь, как будто топор

Пронзил их, а не живую ветвь.

Так агония разрывает меня, как дерево должно ощущать,

Когда оно срублено и должно оставить свою жизнь.

Позволь пока положить мне голову тебе на колени,

И храни меня своими ладонями от злой судьбы:

Может из-за твоих прикосновений смерть мимо пройдет.»

Тогда Савитри села под ветвями широкими,

Прохладными, зелеными, от солнца, но не под поврежденным деревом,

Которое его острый топор расщепил, — его она избегала;

Она склонилась под благоприятным королевским стволом,

Она его охраняла в своей груди и старалась утешить

Его страдающий лоб и тело ладонями своими.

Все горе и страх были в ней мертвыми сейчас,

И великий покой опустился. Желание уменьшить

Его муки, импульс, противостоящий боли

Был единственным, оставшимся смертным чувством. Это прошло:

Безгорестная и сильная она ожидала подобно богам.

Но теперь его сладостный, близкий оттенок изменился

В тусклую серость и его глаза

Потускнели, покинутые ясным светом ею любимым.

Лишь тупой и физический ум был оставлен,

Лишенный яркого и светлого взгляда духа.

Но перед тем как полностью угаснуть,

Он выкрикнул в отчаянии последнем цепляясь,

«Савитри, Савитри, О Савитри,

Склонись, душа моя, и поцелуй меня, пока я не умер.»

И пока ее побледневшие губы прижимались к его,

Они ослабли, утратив последнюю сладость ответа;

Его щека надавила на ее золотую ладонь. Она искала

Его рот неподвижный, своим живым ртом, словно

Она могла убедить его душу вернуться своим поцелуем;

Тогда выросло осознание того, что они не были больше едины.

Пришло нечто сознательное, обширное и ужасающее.

Вблизи она ощутила безмолвную, огромную тень,

Остужающую полдень темнотою за своею спиной.

Пугающая тишина опустилась на это место:

Там не было крика птиц и голосов зверей.

Страдание и ужас наполнили мир,

Словно мистерия уничтожения

Приняла ощутимую форму. Космический ум

Смотрел из всего грозными глазами,

Презирая все своим невыносимым взором,

И с веками бессмертными и широким лбом,

Он видел в этой огромной разрушающей мысли

Все вещи и существа как сон печальный,

Отвергая с пренебрежением спокойным Природы восторг,

Смысл бессловесный этой глубокой заботы,

Провозглашая в полный голос нереальность вещей

И жизни, что будет вечно, но никогда не была

И ее краткого и тщетного повторения без конца,

Словно из Молчания без формы или имени,

Та Тень отдаленного и небрежного бога

Обрекла к его Ничто вселенную иллюзорную,

Отвергая ее проявления идеи и действия во вселенной

И ее имитацию деятельности.

Она знала, что видимая Смерть была стоящей там,

И Сатьяван ушел из ее объятий.

Конец Книги восьмой.        

Оглавление

Прокрутить вверх