Менадой процессов желания
Кружась вокруг Света, не смея к нему прикоснуться,
Поспешая к отдаленной, неизвестной цели,
Земля следовала за бесконечным странствием Солнца.
Ум полусонный в колыбели пустоты
На лоне Бессознания пригрезил жизнь,
И породил конечный мир мыслей и дел,
Сквозь неподвижный транс Бесконечного.
Безбрежная, неизменная тишина с ней бежала:
Пленница скорости на колесе из самоцветов,
Она общалась с мистическим сердцем Пространства.
Среди двусмысленного безмолвия звезд,
Она приближалась к некому неоткрытому событию,
И ее ритм отмерял долгую спираль Времени.
В непрестанном движении вокруг пурпурного обода,
Мелькали день за днем, словно цветные спицы,
И сквозь волшебство сменяющихся оттенков воздуха,
Сезоны сменяли друг друга в связанном, знаковом танце,
Символическом шествии меняющегося года.
Сквозь жаркую истому почвы,
Шагало Лето с помпезностью своих знойных полудней,
И клеймило своей тиранией знойного света
И голубой печатью великого, блистающего неба.
Следом, в этот пылающий обморок или спекшийся узел
Поток дождя ворвался на изорванных крыльях зноя
И молниями вспугнул воздуха беспокойную дрему,
Бил плетями оживляющих потоков оцепеневшую почву,
Укрытая бликами, и звуками, окрыленной штормовой тьмой,
Створками небесного сна, хранимого звездами,
Иль глаза золотого ее Возлюбленного,
Коричневый лик земли закрывали плотные вуали облаков.
Армии революций пересекли поле времени,
Марш нескончаемый туч мир осаждал,
Буря своей манифестацией завладела небом,
И громовые барабаны провозгласили о богах, в битву вовлеченных.
Странник, из соседних морей беспокойных,
Пышногривый муссон со ржанием пронесся сквозь земные часы:
Густо летели копья-посланцы небес:
Огромные молнии рассекали край горизонта,
Метались из разных сторон, словно из соперничающих лагерей,
Соединяя края небосвода нагого и слепого.
Волна и свист, и натиск сильного дождя,
Непрерывный и долгий дождь со снегом, шум окрыленного заряда штормового,
Толпы ветренных ликов, стремительный бег ветроногих стоп,
Спешащих промчаться через распростертые, истомленные равнины:
Проливались и сеялись небесные воды над затопленной страной.
Все стало стремительным шагом, свистящей гонкой,
Иль криком бури, и стеной падающей воды.
Сумрак опустился серым пологом дня,
Его тусклая протяженность соединила утро и вечер,
Барахтаясь в слякоти и ливне, достиг он черной тьмы.
День полутьму носил как платье скучное.
Свет взглянул в тусклое стекло зари и встретил там
Свой собственный лик, близнеца полусвета ночи.
Ливень, влажный туман и дождь моросящий правили всем
И обращали сухую почву в болото и зловонную грязь:
Земля стала трясиной, небеса – глыбой гнетущей.
На протяжении сырых недель, никто не видел заточенное солнце.
И даже суета на досаждала мрачному покою воздуха,
Иль слабый луч мелькал сквозь плачущие облака,
Словно блеснув печальною улыбкою, сокрытой тут же возвратившимся плачем,
Весь обещанный свет исчез и отвергнут внезапно
Иль обреченный вскоре умирал, подобно кратко живущей надежде.
Затем новая масса ливня хлестала мертвую трясину
И стихающий ропот оставил все в покое,
И только поток, ползущий грязи потоков сточных,
И только шепот и покачивание зеленых деревьев.
Но вот настроение Земли сменилось, дремля, она лежала успокоенная,
Часы проходили в мерной, удовлетворенной поступи,
Просторный, тихий воздух вспомнил умиротворение,
Земля была товарищем счастливого солнца.
Спокойствие приблизилось, подобное явлению Бога,
Свет задумчивого транса лился на почву и небо,
И самоузнавание, и экстаз,
Наполнили уединенное сердце созерцания.
Мечта витала в безмолвном уме Пространства,
Раскрыло Время свои палаты счастья,
Пришла экзальтация и надежда:
Сокровенная самость смотрела на высоту небес,
Сокровенная мысль зажгла скрытое пламя,
И внутренний взор поклонялся незримому солнцу.
Три сезона задумчивых прошли сияющей походкой,
И один за другим всматривались в созревающие часы,
Вглядывались в пламя, что таилось в светящихся глубинах,
Часовой великого, грядущего рождения.
Осень вела ко славе своих лун,
И грезила в великолепии своих лотосных заводей,
Сезон дождей и Зима, возложили свои прохладные руки
На лоно природы, как бы в полусне,
И углублялись в оттенки расслабления и мягкой неги,
Спокойной прелести убывающего года.
Затем Весна, любовник пылкий, сквозь листья проскочил,
Схватил землю – невесту в страстные объятия;
Его пришествие было огнем радужных оттенков,
Его объятия – окружностью подступающей радости.
Его голос был зовом к сфере Трансцендентного,
Чье тайное касание к нашим смертным жизням
Сохраняет вечно новой ту вибрацию, что сотворила мир,
Отливает древнюю сладость в новые формы,
И хранит нетронутой от смерти и времени
Ответ наших сердец очарованию Природы,
И вечно обновляет, и остается прежним,
Пульс, пробуждаемый к старому восторгу вновь,
И красота, и восторг, и радость бытия.
Его приход принес чары волшебства;
С его прикосновением, усталое сердце вновь стало юным, удовлетворенным;
Он радость заключил в своей груди, как узницу добровольную.
Его объятия были объятиями юным богом земных частей:
Преображенных страстью его божественного порыва,
Он сделал ее тело прекрасным, своим поцелуем.
Нетерпеливый, он пришел ради счастья,
Играя на флейте, как звонким, счастливым голосом райской птицы,
Его тюрбан с павлиньим пером, оставляющим след на деревьях,
Его дыхание было теплым призывом к восторгу,
Глубокой, интенсивной сладостной лазурью был его пристальный взгляд.
Мягкий импульс небесный, кровь всколыхнул,
Обогащенным инстинктом Бога чувственных радостей;
Проявленное в красоте, движение размеренное распространилось всюду,
Взывающее к восторженному трепету жизни:
Бессмертные движения коснулись часов мимолетных.
Наполненная божественностью интенсивность чувств
Сделала наслаждением страстным даже дыхание;
Все голоса и взгляды сплелись в единое очарование.
Жизнь зачарованного шара
Штормом сладости, света и песни,
Ярмаркой цвета и экстаза,
Гимном лучей, литанией восклицаний:
Звучанием стройной музыки священного песнопения,
Движением качающимся кадильницы деревьев,
Священный аромат часы наполнил.
Ашока пылала в малиновом сосуде огня,
Чистом, как дыхание незапятнанного желания;
Белые жасмины наполняли ароматом влюбленный воздух,
И мелодичный голос питал бледное цветение манго,
Любовное безумие птиц и коричневых пчел,
Жужжавших в ароматной сердцевине медовых бутонов.
Солнечный свет был золотой улыбкой великого божества.
Вся Природа была праздником красоты.
В это знаменательное мгновение богов,
В ответ на зов земной и жажду блаженства,
Пришло величие из иных пределов бытия.
В тишине среди шума земных вещей
Неизменное открылось сокровенное Слово,
Поток более могучий наполнил забывчивую глину:
Светильник был зажжен, священный образ создан.
Связующий луч земли коснулся,
Мост перебросив меж умом человека и Бога;
Его сияние соединило нашу мимолетность с Неизвестным.
Дух, знающий свой исток небесный,
Интерпретировал небеса в человеческой форме,
Сошел в несовершенную, земную форму
И не рыдал, став смертным,
Но смотрел на все широко и спокойно.
Она вернулась из трансцендентных сфер
И заново несет ношу смертного дыхания,
Та, кто прежде боролась с нашей тьмой и болью;
Она вновь взялась за свое незавершенное божественное дело:
Пережившая смерть и годы эпох,
Снова, своим бездонным сердцем она предстала перед Временем.
Снова была обновлена и снова проявлена,
Древняя близость, завуалированная от взора земного,
Тайный союз, разорванный временем,
Кровное родство земли и небес,
Меж частью человеческой, что трудится здесь,
И все еще нерожденной безграничной Силой.
И вновь мистическая глубина начинает попытку,
Отважившись сделать ставку в космической игре.
Ибо с тех пор, как на этом слепом и кружащемся шаре
Земная плазма впервые дрогнула от освещенного ума,
И жизнь вторглась в материальную оболочку,
Тревожа Бессознательность бременем чувства,
С тех пор, как в тиши Бесконечного проснулось слово,
Мать – Мудрость трудится в груди Природы,
Чтобы излить восторг на сердце жажды и усилия,
И спотыкающиеся силы жизни направляет к совершенству,
Налагает ощущения небесные на мрачную пучину,
И делает немую Материю осознающей Бога своего.
Хотя наши падшие умы забывают свой путь восхождения,
Хотя земная плоть сопротивляется и разрушается,
Она сохраняет надежду глину божественной сделать;
Провал не в состоянии одолеть, не сокрушит поражение;
Время ее не может утомить, а Пустота – покорить,
Века не умаляют ее пыла,
Она не может допустить победы Смерти или Рока.
Всеми путями она душу ведет к новым попыткам;
Всеми путями ее волшебство бесконечное
Принуждает устремляться инертные, грубые элементы;
Как та, кому бесконечность дана для растраты,
Она сеет семя могущества Вечного
В полуживую и крохкую плоть;
Сажает небесный восторг в страстную трясину сердца,
Вливает божественные искания в нагую, звериную основу ,
Прячет бессмертие под маской смерти.
Вновь эта Воля приняла форму земную.
Ум, наделенный силой от незыблемой Истины,
Был создан для прозрений и интерпретации дел,
И инструменты были суверенно задуманы,
Чтоб выразить божественное в знаках земных.
Под давлением этого нового нисхождения сформировался
Контур более прекрасного тела, какого не знала земля.
Пока лишь предсказание и намек,
Дуга сияющая, очаровательного, незримого целого,
Она взошла в небеса смертной жизни,
Сияя словно серп золотой луны
Возвращаясь в свете вечерней зари.
Сначала мерцая, как неоформленная мысль,
Она покоилась пассивно найдя прибежище в безмолвном сне,
Вовлеченное и погруженная в гигантский транс Материи,
Зародыш мира, что в глубинах мирового замысла сокрыт,
Качался в колыбели божественного небытия.
Во вселенской неге солнечных экстазов.
Некая Сила, посланная в полупробужденную форму
Вскармливала немое, трансцендентное семя славного рождения,
Ради которого был создан этот живой чертог.
Но вскоре упрочилась связь души и формы;
Неторопливый свет сознания заполнил темную пещеру,
Росток превратился в чудесный, нежный бутон,
Бутон распустился великим райским цветком.
Сейчас она казалась основателем могучей расы.
Прибывшей на эту странную, ненадежную планету,
Дитя, в душе помнящее далекий дом,
Жила, хранимая в лучезарной келье духа своего,
Среди людей одинокая в своем божественном роду.
Даже в ее движениях детских была ощутима
Близость света, пока еще утаенного от земли,
Чувства, что только вечность может разделить,
Естественные мысли, присущие богам.
Словно не нуждаясь ни в чем, кроме своего восторженного полета,
Ее природа жила в разряженном, отделенном слое бытия,
Как дивная птица с большой, богато украшенной грудью,
Что обитает на ветке плодоносящей сокровенно,
Затерянная в изумрудной славе лесов,
Или парит над вершинами, божественно недоступными.
Гармонией небес она себя запечатлела на земле.
Сливаясь со стремительным ритмом чистого восторга,
Так, напевая себе ее дни проходили;
И каждая минута была ударом сердца красоты;
Те часы были настроены на сладкозвучное содержание,
Что не просило ничего, а принимало все, даваемое жизнью,
С царственной легкостью, как свое прирожденное право.
Ее дух был близок к родительскому Солнцу,
Дыхание внутри – к радости вечной.
Первая ясная жизнь, что восстает из дремы Природы,
Восходит к небу линией восторга;
Живет поглощенная в своем собственном счастливом порыве,
Самодостаточна, но все же обращенная ко всем:
Оно не знает явного общения с миром.
Ни склонности к открытому диалогу с окружением.
Но есть естественное, сокровенное единство,
Что не нуждается ни в инструментах, ни во внешней форме;
Со всем что есть, растет в унисон.
В свой транс допускает все связи,
И смеясь соглашается на ветра поцелуй и принимает
Преображенные удары солнца и бриза:
Блаженное томление в ее листьях восстает,
В цветах ее трепещет магическая страсть,
Своими ветвями устремляется в тихое счастье.
Сокровенное божество – причина этой красоты,
Дух и гость внутренний всего этого очарования,
Этой сладости жрица и муза мечты.
Незримо огражденная от наших чувств,
Дриада живет, омытая лучом глубинным,
И воздух вдыхает иных штормов и затишья,
И внутри трепещет от мистического дождя.
Все это проявилось в ней на высотах небесных.
Даже склоняясь, чтобы встретить земную близость,
Ее дух сохранил стать богов;
Склонился, но не затерялся в царстве Материи.
Интерпретированный мир был ее сияющим умом,
И светлые, чудесно-лунные фантазии толпились,
Питаясь духовной субстанцией снов,
Богини идеальной в своем жилище золотом.
Осознавая формы, сокрытые от наших глаз,
Сознание близости, что мы не можем ощутить,
Сила внутри, формировала ее восприимчивость,
В образах глубже, чем наши поверхностные типы.
Незримый солнечный свет бежал в ее венах
И заполнял ее мозг небесным блеском,
Что пробуждал более обширный взор, чем может знать земля.
В искренности этого луча проступали
Её наивные, бьющие ключом мысли, и обретали глубокий смысл,
В сияющие образцы глубокой истины ее души,
И взгляд иной она бросала из глаз своих,
На все окружение свое, чем человек в невежестве смотрит.
Для нее все объекты были формами самости живущими,
И в каждом касании мира она слышала послание рода своего,
В каждом пробуждающем прикосновении внешних вещей
Все было символом силы, вспышкой живой,
В круговороте бесконечности знаемых наполовину;
Ничто не было чуждым, или бездушным, не живым,
Ничто не было бессмысленным, иль без зова.
Ибо с Природой более великой она была едина.
Как проросла из почвы слава ветвей и цветка,
Как из жизни животной вырос мыслящий человек,
В ней проявилось новое богоявление.
Ум света, жизнь ритмичной силы,
Инстинкт тела, в котором скрыта божественная суть,
Готовили образ грядущего бога;
И когда медленная рифма раскрывающих лет
И густое жужжание дней рабочих роясь,
Медом наполнили ее чувства и плоть,
Достигая лунной орбиты ее милости,
Само охраняемое в безмолвии силы своей,
Ее одинокое величие не пропало.
Ближе к поверхности божественность проступала,
Солнце, сменяющее туманность детства,
Царственное в голубом и одиноком небе.
Оно поднималось, чтобы объять человеческую сцену:
Могучий житель повернулся, чтобы ее поле осмотреть.
Прекрасный свет лег на ее духовное чело,
И нежность, и серьезность проявились в ее задумчивом взоре;
Небесно-человеческие, теплые, дремлющие огни
В глазах ее проснулись окаймленных сиянием длинных ресниц,
Пылающих подобно алтарю в таинственной святыне.
Из тех хрустальных окон сияла воля,
Придававшая жизни великое значение.
Сохраняя её лба безупречную открытость
За изучающей дугой взора – благородная сила.
Мудрость, взирающая из света на преходящие вещи.
Разведчик победы в дозорной башне,
Ее стремление низводило высокое предназначение;
Безмолвный воин шествовал по городу ее силы,
Несокрушимый, он охранял алмазный трон Истины.
Нектарная луна, сиянием окруженная, ее страстное сердце
Любила всех, но не сказала ни слова, не подала знака,
Но в своей груди затаила восторженное таинство,
Блаженный, пылкий, безмолвный мир в движении.
Гордая, стремительная и радостная бежала волна жизни,
Внутри нее подобно потоку из Рая.
Множество высоких богов жило в доме прекрасном:
И все же сфера ее природы была единым целым,
Гармоничным, подобно многоголосому пению,
Безмерным и многоликим, как сама вселенная.
Тело, вместившее это величие, почти казалось
Образом, сотканным из прозрачного небесного света.
Его очарование, вещи зримые в часы видений,
Мост золотой, протянувшийся над феерическим потоком,
Пальма, озаренная луной, одиноко стоящая у озера,
Спутница обширного, мерцающего покоя,
Шепот, как от листвы в раю,
Под стопами проходящего Бессмертного,
Огненный ореол на спящими холмами,
Странная и звездная голова, одинокая в Ночи.
Конец первой песни, книги четвертой.