Дороги мира перед Савитри открылись.
Сначала чуждость новых сцен
Заполонила ее ум и захватила взгляд ее тела,
Но по мере того, как она проходила по изменчивой земле,
В ней поднималось более глубокое сознание:
Гражданина многих стран и краев,
Каждую землю и область сделало своим домом;
Как свои принимало любые народы и кланы,
Пока вся судьба человечества не стала ее собственной.
Так, незнакомые пространства на ее пути,
Оказывались уже знакомыми, соседствовали с ощущением внутри,
Ландшафты повторялись, как потерянные, позабытые поля,
Города, реки и равнины ее взглядом воспринимались,
Подобно неторопливо проплывающим перед ней воспоминаниям,
Звезды в ночи были сверкающими друзьями ее прошлого,
Ветра шептали ей из древних вещей,
И встречала она безымянных друзей, уже любимых ею однажды.
Все было частью старых, позабытых самостей:
Смутно или с внезапным озарением,
Ее дела напоминали линии давно ушедшей силы,
Даже намерение ее движения не было новым:
Странница к предназначенному высокому событию,
Она казалась своему памятующему свидетелю, душе,
Возобновляющей путь, уже многократно совершенный.
Водительство направляло вращение колес,
И в их телах жаждущем движения,
Были под покровом божества, что движут
Предназначение человека неизменно с рождения,
Хранители внутреннего и внешнего закона,
И одновременно представители его духовной воли,
Свидетели и исполнители его судьбы.
Неумолимо верные своей задаче,
Они хранят порядок его природы под своей охраной,
Несут неразрывною нитью, сплетенной прошлыми жизнями.
Сопровождающие размеренное шествие его судьбы,
Ведущие к радостям, что он заслужил, и к боли, которую призвал,
Они встревают даже в его случайные шаги.
Ничто из того, что мы думаем иль делаем не бессмысленно, не напрасно,
Каждое действие – высвобожденная энергия, и следует курсом своим.
Хранители сумрачные нашего бессмертного прошлого
Сотворили нашу судьбу ребенком наших дел.
И из борозды, вспаханной нашей волей,
Мы пожинаем плоды наших дел позабытых.
Но поскольку невидимо то древо, что плод дает,
Живем мы в настоящем, рожденным из неведомого прошлого,
Они только выглядят частью механической Силы,
Привязанными к механическому уму земными законами;
И все же – это орудия верховной Воли,
Взирающей свыше, спокойным, всевидящим Глазом.
Архитектор, предвидящий Случай и Судьбу,
Который строит наши жизни по предначертанному замыслу,
Знает смысл и следствие каждого шага,
И наблюдает за низшими, запинающимися силами.
На своих спокойных вершинах она осознавала
Присутствие спокойное, восседающее на троне ее бровей,
Что видит цель, и выбирает каждый судьбоносный поворот;
Она использует тело, как свой пьедестал;
Глаза блуждающие были огнями прожекторов,
Руки, поводьями владеющие – живыми инструментами;
Все было действием древнего плана,
Путем, предложенным безошибочным Гидом.
Пересекая широкие полдни и пылающие дни,
Она встречалась с Природой и человеческими формами,
И внимала голосам мира;
Ведомая изнутри, она следовала своей долгой дорогой,
Безмолвная в сияющем убежище своего сердца,
Подобно сияющему облаку, летящему сквозь блистательный день.
Сначала путь ее пролег сквозь земли населенные людьми,
Допущенная к львиным очам державных мужей,
И театрам грохочущих деяний человека,
Ее резная колесница, с колесами изукрашенными,
Следовала через гомонящие рынки и сторожевые башни,
Минуя врата фигурные и высокие скульптурные фронтоны, из воплощенных грез,
Сады, висящие в сапфире небес,
Колонные залы собраний с вооруженной стражей,
Храмы небольшие, где единственные Образ спокойный, наблюдал за жизнью людей,
И храмы, которые казались высеченными изгнанными богами,
В попытке воссоздать утраченную вечность.
Зачастую, от позолоченных сумерек и до серебряной зари,
Где лампы мерцали из драгоценных камней на стенах с фресками,
И каменная решетка взирала на ветви, озаренные луной,
В полусознании медленно внимающей ночи,
Она смутно скользила меж берегами сна,
На отдыхе в дремлющих царских палатах.
Села и хутора видели проезжавший экипаж судьбы,
Дома людей, согбенных жизнью, к земле, которую пашут,
Для продления своих кратких и преходящих дней,
Скоротечных, сохраняющих свой прежний порядок
В неизменном небесном кругу,
Который незыблемо стоит над нашими смертными трудами.
Она обратилась к свободным и беспечальным пространствам,
Еще не потревоженными радостями и страхами людей.
Здесь было детство земли первозданной,
Здесь вечные думы обширны, тихи и удовлетворены,
Еще не заполненные заботами людей,
Имперские акры вечного сеятеля
И ветром колышимые волны травяных равнин, подмигивающие солнцу.
Или среди зеленой думы лесов и холмов суроволобых,
В шумящих рощах, с гудящим от пчел воздухом,
Или вдоль ускользающему голосу серебряных потоков,
Как быстрая надежда, странствующая среди грез,
Спешила колесница невесты золотой.
Из необъятного мира до человеческого прошлого,
Пришли воспоминания – следы и останки лишенные возраста,
Доминионы света, пожалованные древнему покою,
Вслушивались в непривычные звуки копыт,
И великие, неуязвимые, спутанные безмолвия
Поглощали ее в изумрудное таинство,
И медленно затихали, сети колдовские феерического цветения,
Ее колеса окружали многоцветной ловушкой.
Сильные, настойчивые ступни Времени ступали мягко
По этим одиноким тропам; его титанический шаг
Позабыт, как и его суровые, разрушительные круги.
Внутренний слух, что внимает одиночеству,
Узнавая безграничный восторг самости, мог слышать
Ритм более напряженный, бессловесной Мысли,
Что собирается в молчании за жизнью,
И сладостный, неразборчивый, низкий голос земли
В великой страсти ее транса, целуемой солнцем,
Восходил с тоскующей интонацией.
Вдалеке от грубого шума требующих нужд,
Успокоенный, всегда ищущий ум мог чувствовать,
В отдыхе от слепого, внешнего напора воли,
Неутомимые объятия ее безмолвной, терпеливой любви,
И знать, ибо душа – мать наших форм.
Этот дух, в полях чувств запинающийся,
Это создание, в ступе дней истолченное,
Могло найти в ее широких просторах освобождение.
Еще не весь мир был заполнен заботой.
Грудь нашей матери еще для них хранила
Свои суровые области и свои глубины задумчивые,
Свои достояния имперсональные, уединенные и вдохновленные,
И колоссальность своих восхитительных прибежищ.
Устами музы она питала свои символические мистерии,
И охраняла ради своих ясноглазых святынь
Долину, расселину между ее грудями радости,
Свои горные алтари для огней рассвета,
И брачные пляжи, где возлежит океан,
И мощный напев ее пророческих лесов.
У нее были поля уединенной радости,
Равнины затихшие и счастливые в объятиях света,
Лишь с криками птиц и оттенками цветов,
И первозданные пустоши чудес, залитые светом луны,
И серые, провидческие вечера, зажигающиеся со звездами,
И смутное движение в бесконечности ночи.
Августейшая, в глазах Творца торжествующая,
Она свою близость к нему ощущала в груди Земли,
Все еще беседуя со Светом за вуалью,
Все еще соединенная с Вечностью запредельной.
Немногих и достойных она призывала
Чтобы поделиться радостным единством своего покоя;
Просторы и вершины были их естественным домом.
Могучие цари – мудрецы, завершив свои труды,
Освобожденные от напряжения воинского дела,
Приходили на ее безмятежные собрания в этой глуши;
Борьба миновала и отдых был впереди.
Счастливо они жили с птицами, зверями и цветами
И солнечным светом и шелестом листвы.
И слушали дикие ветры в ночи блуждающие,
Размышляли со звездами в молчаливом постоянстве,
И укрывались в утренних зорях, как под лазурным тентом,
И со славою полудней были едины.
Некоторые глубже погружались; из захвата внешней жизни,
Призванные в огненную приватность,
В незапятнанный, звездно-белый тихий уголок души,
Они пребывали с вечно живущим Блаженством;
Проникновенный Голос в экстазе и тиши
Они слышали, созерцали все проявляющий Свет.
Все различия временем созданные, они превзошли;
Мир соткан был из своих собственных, сердечных струн;
Прилегающие близко к сердцу, которое бьется в каждой груди,
Они достигли самости единой во всем через безграничность любви.
Настроившись на Тишину и на ритм мира,
Они распустили узел заточающего нас ума,
Достигнут был широкий, не обеспокоенный свидетельствующий взгляд,
Великий, духовный глаз Природы был распечатан;
От вершины к вершинам возносился ныне их ежедневный восход:
Из своего всевышнего царства к ним Истина склонилась;
А свыше пылали вечности мистические солнца.
Безымянные и суровые, бездомные аскеты,
Отвергнувшие речь и движение, и желание,
Сторонящиеся существ сотворенных, сидели поглощенные, в одиночестве,
И безупречные в спокойных высотах самости,
На сияющих, безмолвных вершинах концентрации,
В миру обнаженные отшельники со спутанными волосами,
Неподвижные, словно бесстрастные, великие холмы,
Собрались вокруг них, подобно мыслям некого обширного настроения,
В ожидании окончательного повеления Бесконечного.
Провидцы настроились на вселенскую Волю,
Удовлетворенные в Том, кто улыбается за формами земными,
Обитали не огорченные настоятельными днями.
Около них, как деревья зеленые, опоясывающие холм,
Юные, серьезные ученики формировались их прикосновениями,
Приучались действиям простым и сознательному слову,
Изнутри возвеличивались и росли, чтобы встретить высоты свои.
Искатели, далеко странствующие на путях Вечности,
Несли к этим спокойным источникам жажду духа своего,
И растрачивали сокровища безмолвного часа,
Омывшись в чистоте мягкого взора,
Что неназойливо направлял их из своего покоя.
Младенцы монархии миров,
Грядущего времени героические лидеры,
Царственные дети воспитывались в том воздухе просторном,
Подобно львам, скачущим в небе, и солнцу,
Полусознательно принимали свой божественный штамп:
Сформированные в духе мыслей высоких, что они воспевали,
Они учились широкому великолепию настроений,
Что делают нас спутниками космического импульса,
Не прикованных более к своим мелким, отдельным самостям,
Пластичные и твердые под вечною рукою,
Встречали Природу с крепкими и дружественными объятиями,
И служили в ней Силе, формирующей деяния ее.
Единые душой со всем и свободные от сковывающих уз,
Широкие, как континент теплого солнечного света,
В широкой, беспристрастной радости равенства,
Эти мудрецы дышали ради Божественного восторга в вещах.
Содействуя медленному вхождению богов,
Засевая в юных умах бессмертные мысли, они жили,
Учили Истине великой, к которой человеческая раса должна подняться,
Иль открывали врата свободы для немногих.
Передавая Свет нашему сражающемуся миру,
Они дышали словно духи, освобожденные от тупого ярма Времени,
Вместилище и товарищи космической Силы,
Используя свое естественное влияние, подобное солнечному:
Их речь, их молчание – было помощью земле.
Волшебное счастье струилось от их прикосновения;
Единство было сувереном в том покое лесном,
Дикий зверь соединялся в дружбе со своею добычей;
Убеждая прекратить ненависть и борьбу,
Любовь, что струилась из груди Матери единой,
Исцеляла их сердцами жестокий, израненный мир.
Другие убегали из ограничений мысли,
Туда, где Ум неподвижный спит, ожидая рождения Света,
И возвращались назад, вибрируя с безымянной Силой,
Опьяненные вином молний, в клетках своих;
Интуитивное знание врывалось в речь,
Охваченные дрожью, пылая словом вдохновенном,
И слыша утонченный голос, что приближает небеса,
Несущие великолепие и зажигающие солнца,
Они воспевали имена Бесконечного и бессмертные силы,
В ритмах, что отражают движение миров,
Звуковые волны видения, прорывающиеся из глубин души.
Некоторые потерялись для личности и ее фрагментарных мыслей,
В неподвижном океане имперсональной Силы,
Сидели могучие, прозревшие свет Бесконечного,
Или же соратники вечной Воли,
Исследовали замысел Времен – грядущих и минувших.
Некоторые, словно птицы, воспарили из моря космического,
И растворились в сияющем и безличном Просторе:
Кто-то молча наблюдал космический танец,
Другие, так помогали миру, мировым безразличием.
А некоторые не наблюдали более, погрузившись в единственную Самость,
Поглощенные в трансе, из которого не возвращается душа,
Все оккультные линии мира навечно замкнулись,
Цепи рождения и личности были отброшены:
А некоторые никем не сопровождаемые, Невыразимого достигли.
Словно солнечный луч, струящийся сквозь тенистое место.
Дева златая в своем резном экипаже,
Скользя, прошла через места медитаций.
Зачастую, в сумерках, среди возвращающихся стад,
Когда шумный день ускользал за край горизонта,
Она прибывала в умиротворенную рощу отшельника,
Она отдыхала, обернувшись словно плащом,
Своим духом, созерцания и могучей молитвы,
Иль в близости реки, подобной рыжей гриве льва,
С деревьями, совершающими поклонение на медитирующем берегу,
Под куполом, в спокойной атмосфере храма,
Манили ее остановить спешащие колеса.
В торжественности пространства, которое казалось
Умом, помнящим древний покой,
Где к сердцу великого былого голоса взывали,
И свобода огромная созерцающих провидцев,
Оставили долгий отпечаток их душевных сцен,
Пробуждалась в чистом рассвете иль лунной темноте,
Дочь Пламени склонялась в безмолвном прикосновении,
Впитывала безмолвное сияние сквозь спокойные веки,
И ощущала родство с вечным покоем.
Но рассвет напомнил ей о поиске,
И с простого ложа или циновки она поднималась,
И шла, влекомая своим путем незавершенным
И следовала по судьбоносной орбите своей жизни,
Подобно желанию, что вопрошает безмолвных богов,
А затем, подобно звезде уходит в яркое Запредельное.
Далее, к великим пустынным путям она продвигалась,
Где человек был лишь прохожим к человеческим сценам,
Или в одиночку пытался жить в просторах Природы,
И взывал о помощи к одушевленным, незримым Силам,
Переполненный необъятностью этого мира,
И не сознающий собственную бесконечность.
Земля перед ней раскрывала изменчивый лик,
И к ней обращалась издалека голосом безымянным.
Горы в своем отшельническом уединении,
Леса со своим многоголосым пением,
Перед ней раскрывали двери замаскированной божественности.
На грезящих равнинах, на ленивых просторах,
Смертное ложе бледного, очарованного заката,
Под чарами небес заходящего солнца,
Бесстрастная покоилась она, словно в конце времен,
Или пересекала страстно жаждущее скопление холмов,
Поднимающих свои головы в охоте к небу, словно в берлоге,
Иль странствовала по чужой и пустынной земле,
Где одинокие вершины стояли лагерем в странном небе,
Немые стражи под дрейфующей луной,
Или блуждала в каком-то одиноком и ужасном лесу,
Вечно звенящим стрекотом цикад,
Или следовала за длинным блеском серпантина дорог,
Сквозь пастбища и поля, залитые светом неподвижным,
Или достигала первозданной красоты необитаемых пространств,
Где плуг никогда не проходил, и не паслись стада,
Или дремала на обнаженных и жаждущих песках,
Среди ночного зова диких зверей.
Пока не завершен был поиск судьбоносный;
Она еще не отыскала единственный, ей предназначенный лик,
Который искала она среди сынов человеческих.
Великая тишина окутала царственный день:
Месяцы питались страстью солнца,
И сейчас его дыхание пылающее наступало на почву.
Ярость тигриная пробиралась через ослабевшую землю;
Все было словно вылизано высунувшимся языком.
Цветы весенние увядали; небо стало подобное бронзе.
Конец песни четвертой.
Конец книги четвертой.