Как тот, кто между тусклыми, едва отступающими стенами
К далекому проблеску начала туннеля,
На свет надеясь, идет теперь свободнее,
И ощущает приближение дыхания более обширной атмосферы,
Так убегал он от серой анархии.
Вступил он в мир бесплотный,
В область бесцельную, задержанного рождения,
Где бытие бегством спасается из небытия и решается
Жить, но сил не имело долго устоять.
Над головою простиралось задумчивое чело небес,
Нахмуренное, пересекаемое ветрами марева сомнений,
Странствующее с голосом блуждающих ветров,
И взывающем о направлении в пустоте.
Подобно слепым душам, ищущих утраченные «я»,
Блуждая по мирам неведомым и чуждым;
Крылья неясного вопрошания встретили сомнение Пространства
После отрицания расцвела сомнительная надежда,
Надежда на себя, на форму и на право жить,
И рождение того, что никогда еще быть не могло,
И радость азартного ума, тот самый выбор сердца,
Благодать неизвестного и руки удивления внезапного,
И прикосновение убежденного восторга в неуверенных вещах:
Его странствие пришло к странному, неуверенному тракту,
Где сознание играло с бессознательным «я»,
А рождение было попыткой, или эпизодом.
Очарование приблизилось, но чары свои не смогло хранить,
Стремящаяся сила, не способная найти свой путь,
Случай, выбравший странную арифметику,
Но не смог связать с ней созданной формы,
Множество, не сумевшее сохранить свою сумму,
Которая стала меньше нуля и больше единицы.
Достигая большого и затененного чувства,
Что не заботилось о том, чтобы определить свой мимолетный смысл,
Трудилась жизнь в странной и мистичной атмосфере,
Лишенной ее сладостных, великолепных солнц.
В мирах воображаемых, еще не ставших истинными,
В затаившемся отблеске на границе творения,
Кто-то скитался и мечтал, но чтобы достигнуть не останавливался даже:
Достигнуть – означало бы разрушить то волшебное Пространство.
Те чудеса страны волшебно – сумеречной,
Полны напрасной, странной красоты,
Причудливых реалий импульс,
Великолепия символы, запечатанные свыше,
Разбудили страсть в глазах желания,
Склонили поверить мысли влюбленной,
И сердце привлекли, но цели не достигли.
Струилась магия, как декорации движущие,
Которые пока сохраняли свою утонченность мимолетную,
От экономных линий, набросанных абстрактным искусством,
И в разряженном, скупом свете едва заметной кисти грез,
На серебристом фоне неопределенности.
Младенческий румянец небес, к рассвету близких,
Огня, задуманного ярко, но так и не зажженного,
Ласкал воздух жаркими намеками дня.
Стремление совершенное к очарованию несовершенства,
Просветленное, пойманное в ловушку Невежества,
Эфирные создания, увлеченные прелестью тела,
В ту область обещания, бьющие невидимыми крыльями,
Пришли голодные по радостям конечной жизни,
Но слишком много в них от божества, чтобы ступать по сотворенной почве,
И разделить судьбу преходящих вещей.
Дети невоплощенного Сияния,
Поднятые в душу из мысли бесформенной,
И гонимые неугасимым желанием,
Пересекали поле преследующего взгляда
Там действовала Воля нестойкая что несла неудачу,
Жизнь была поиском, но никогда не находила.
Там ничто не в состоянии удовлетворить, но соблазняет все,
Казались существующими вещи, что целиком не проявлялись никогда,
Виделись образы, и выглядели как дела живые,
И символы скрывали смысл, что требовал открытия,
Бледные грезы вырастали в реальность для грезящих глаз.
Стремясь к рождению тщетно, в ту область души приходили,
И плененные духи, могли пройти через все время,
Но истины, которой живут никогда не находили,
Струилось все, подобно надеждам, которые преследуют скрытую возможность,
И ничего не выглядело твердым, не ощущалось завершенным.
Все было ненадежным, как полу истина, мираж.
Это казалось царством жизней, что не имеют основы.
Затем настал рассвет исканий более великих, раздалось небо,
Путешествие под крыльями медитирующей Силы.
Сначала пришло царство утренней звезды:
Сумеречная красота трепетала перед этим копьем,
И пульс обещания от более обширной Жизни.
Затем медленно взошло великое и сомневающееся солнце.
И в его свете она сотворила из себя целый мир.
И был дух там, что искал свое собственное, глубокое «Я»,
Но все же довольствовался внешними фрагментами,
И частями жизни, что искажали целое,
Но собранные воедино, могли однажды правдой стать.
Но все же, иногда казалось, нечто наконец было достигнуто.
Взрастающая воля – быть,
Текст жизни и рисунок силы.
Сценарий действия и песня сознательных форм
Наполненных значением, убегающим от хватки мысли,
И населенных приглушенными, ритмическими отзвуками жизни,
Могли писать себя на сердцах всех живущих вещей.
И в всплеске могущества тайного Духа,
В Жизнь и Материи ответного восторга,
Какое-то лицо бессмертной красоты могло быть уловимо,
Что дает бессмертие в мгновения радости,
Какое-то слово, что может воплотить высочайшую Истину,
Вырвалось, из напряжения случайного души,
Некий оттенок Абсолюта мог озарить жизнь,
Некая слава знания и интуитивного видения,
Некая страсть восторженной Любви сердечной.
Иерофант тайны бестелесной,
Заточенный в незримой, духовной оболочке,
Воля, что чувства толкает за пределы их границ,
Чтобы почувствовать свет и неосязаемую радость,
Нашла наполовину путь свой к покою Невыразимого,
Наполовину уловила запечатанную сладость желания,
Что взывало из груди таинственного Блаженства,
Наполовину проявленная, завуалированная Реальность.
Душа, освобожденная из-под плаща ума,
Могла заглянуть в истинный смысл мира форм;
Озаренная видением в мысли,
Поднятая пламенем понимания сердца,
Она могла удерживать в сознательном эфире духа
Божественность символической вселенной.
Та область вдохновляет нас надеждами обширными;
Силы ее подготовили высадку на нашей планете;
Знаки ее оставили свой образец на наших жизнях:
Она придает суверенное движение нашей судьбе,
Ее блуждающие волны – причина высоких приливов нашей жизни:
Все что мы ищем, уже намечено там,
И все, что мы не знали и никогда не искали,
Что однажды должно зародиться в человеческих сердцах,
Чтобы Вневременное могло в вещах осуществиться.
Воплощенное в мистерии дней,
Вечное в неограниченном Бесконечном,
Взрастающая бесконечная возможность,
Взбирается высоко по бесконечной лестнице грез,
Вечно в осознаваемом трансе Сущего.
Все на этой лестнице стремится к незримому концу.
Энергия мимолетной вечности творит
То путешествие, из которого, несомненно нет возвращения,
Паломничество Природы к Неизвестному.
Как будто восходя к утраченному истоку,
Она надеялась раскрыть все то, что быть когда-либо могло,
Ее высокая процессия идет с этапа на этап,
Скачок прогресса от одного видения к другому, более великому,
Процесс шагает от формы к форме, более полной,
Неистощимый караван,
Формаций безграничных Мысли и Силы.
Ее вечная Сила, покоившаяся некогда на коленях
Безначального и бесконечного Покоя,
Сейчас отделена от бессмертного блаженства Духа,
Возводит тип все тех радостей, что она утратила;
Склоняя тленное вещество принимать форму,
Достичь освобождения надеется через творения акт,
Чтобы перепрыгнуть бездну, которую не в состоянии заполнить,
Чтоб хоть немного рану разлуки залечить,
Бежать из тюрьмы ограниченного мгновения,
И встретить Вечного обширные, утонченные высоты,
На неясных полях времени, на части поделенных здесь,
Она почти приблизилась к тому, что никогда не может быть достигнуто;
Она замыкает вечность в часе,
И наполняет маленькую душу Бесконечным,
Недвижимый склоняется к ее магическому зову;
Она стоит на берегу в Бескрайнем,
Воспринимает бесплотного Обитателя во всех формах,
И ощущает вокруг себя объятия бесконечности,
Ее задание конца не знает; она без цели служит,
Но трудится ведомая безымянной Волей,
Что пришла из некого бесплотного, неведомого Пространства.
Это – ее секрет и невозможная задача,
Поймать беспредельное в сети рождения
Облечь дух в физическую форму,
Дать речь и мысль Неизреченному;
Она побуждаема раскрыть вечно Непроявленное.
Но все же, ее мастерством, невозможное сделано было:
Она следует своему высшему, иррациональному плану,
Изобретает возможности для своего магического искусства.
Чтобы найти новые тела для Бесконечного,
И образы Невыразимого;
Она заманила Вечного в объятия Времени.
Даже сейчас сама не знает, что сделала она.
Все было сделано под загадочной маской:
Подобием, отличным от истины скрытой,
Облик несет иллюзии уловку,
Мнимую нереальность, ведомую временем,
Творение незаконченное изменчивой души,
В теле меняется вместе с обитателем.
Ее значения незначительны, а работа бесконечна;
На поле великом сознания бесформенного,
В мелких конечных штрихах ума и чувства,
Бесконечную Истину она бесконечно раскладывает;
Мистерия вечная раскрывается во Времени.
Величие, что ей пригрезилось, упущено ее делами,
Ее работа – это страсть и боль,
Страдание и восторг, ее проклятие и слава;
И все же, она не может выбирать, и продолжает трудиться;
Сердце могучее ей прерываться запрещает.
Так долго, как существует мир, она поражение терпит,
Взгляд Разума сбивая с толку, восхищая,
Безумие и невыразимая красота,
Безумие грандиозное и воля к жизни,
Дерзость, экстатический восторг.
Это – закон ее существования, ее единственный исток;
И насыщается она, хотя удовлетворения так и не приходит,
Ее голодная воля расточает повсюду
Свои многоликие фантазии Себя
И воплощения тысячи Реальности единой.
Она создала мир, коснувшись каймы убегающей истины,
Мир в грезу погружен, которую ищет,
Икону истины, форму мистерии сознания.
Он не застрял, как заключенный ум земной,
В границах твердых внешних фактов;
Отважился поверить в грезу ума и души.
На истины духовные охотник,
Которые пока лишь мысли иль догадки, иль достояния веры,
В воображении уловлены и заперты,
Подобно райской птице в клетке.
Эта высшая жизнь в Невидимое влюблена;
Взывает к некому высшему Свету, недосягаемому ей,
Она способна почувствовать Покой, освобождающий душу;
Прикосновение спасительное ощущает, божественный луч:
Красота, благость, истина есть эти божества.
И это ближе к более высоким небесам, чем зрят глаза земные,
И к более мрачной тьме, чем жизнь человеческая может вынести:
Родство имеет с демоном и богом.
Странный энтузиазм побуждал ее сердце;
Она жаждет высот, и высшего страстно желает.
Она ищет совершенное слово, совершенную форму,
Она взлетает к вершинам мысли, вершинам света.
Ибо благодаря форме Бесформенное становится ближе,
И всякое совершенство обрамляет Абсолют.
Дитя небес, что никогда не видела свой дом,
Ее порыв соприкасается с вечным в точке единой:
И может лишь приблизиться, прикоснуться, но не удержать;
Она может лишь стремиться к какому-то яркому пределу:
На каждом уровне это Величие должно творить.
И на земле, в аду, в раю – она все та же;
Она принимает могущественное участие в каждой судьбе.
Хранительница огня, что зажигает солнца,
Она торжествует в своей славе и силе:
Противостоящая и угнетаемая, она несет в себе стремление Бога родиться:
Дух выживает на основе из небытия,
Мировая сила переживает шок мирового разочарования:
Безмолвная, но все же она есть Слово, инертная – Сила.
Здесь падшая, рабыня смерти и невежества,
К вещам бессмертным она направлена стремиться,
И побуждаема чтоб познавать даже Непознаваемое.
Даже в неведении, в ничто, ее сон творит мир.
Могущество ее сильнее, когда она незрима;
Укрытая в атоме и погребенная в земле;
Ее стремительная творческая страсть не угасает.
Бессознательность – ее долгая, гигантская пауза,
Ее оцепенение, космический обморок – долгая и грандиозная пауза;
Во времени рожденная, она свое бессмертие скрывает;
В смерти, ложе своем, она ожидает часа подняться.
И даже, когда отвергнут Свет ее пославший;
С надеждой умершей, в которой она нуждалась для своей задачи;
Даже когда ярчайшие звезды ее погасли в Ночи,
Взращенные лишениями и бедствиями,
И с болью, для ее тела с ручной работой, массажем и питанием;
Ее измученный, незримый дух все еще продолжает;
Трудится, хоть и во тьме, создавать, хоть и с муками;
Она несет распятого Бога на своей груди.
В бесчувственных, холодных безднах, где счастья нет и в помине,
Замурована, угнетена сопротивляющейся Пустотой,
Где ничего не движется, и стать ничем не может,
Она все же вспоминает, и все еще взывает к мастерству,
Что Чудотворец дал ей при рождении.
Придает сонной бесформенности форму;
Мир открывает, где прежде не было ничего.
В пределах, что в смерти круг заключены, склоняется
К темной вечности Невежества;
Трепет в инертной бессознательной массе;
Иль заключенная в неподвижные спирали Силы,
Слепым принуждением Материи, немой и глухой;
Она отказывается спать неподвижно во прахе.
Затем, за бунт ее бессонный в наказание
Дано лишь твердое, механическое Обстоятельство,
Как инженерия ее магического ремесла;
Она творит божественные чудеса прямо из грязи;
И в плазму она вкладывает свой бессловесный и бессмертный импульс,
Живущей ткани думать помогает, и ощущать – закрытому чувству;
Вспыхивает в хрупких нервах острыми сообщениями;
И в сердце из плоти любит чудесно.
Грубым телам дает душу, волю и голос,
И даже призывает, как магическим жезлом,
Существа, формы и бесчисленные сцены,
Несущих факелы ее величия сквозь Время и Пространство.
Этот мир – ее путешествие долгое сквозь ночь,
Солнца и планеты – лампы ее путь освещающие,
Наш разум – лицо доверенное ее мыслей,
Наши чувства – ее свидетели трепетные.
Там, извлекая знаки из вещей наполовину истинных, наполовину ложных,
Она стремится заместить осуществленными грезами,
Память о своей потерянной вечности.
Это ее дела в этом огромном мире – неведении:
Пока завеса не будет снята, пока ночь не умрет,
Во тьме или свете она продолжает свой поиск неустанный;
Время – ее дорога паломничества бесконечного.
Одно сильное чувство движет всеми ее делами,
Ее вечный Возлюбленный – причина ее действий;
Из-за него она вынырнула из незримых Просторов,
Чтоб действовать здесь, в суровом бессознательном мире.
Ее действия – это ее коммерция с ее тайным Гостем,
Его настроения она берет за формы страсти сердца своего;
А в красоте она хранит солнечный свет его улыбки.
Стыдясь своей богатой, космической нищеты,
Она умасливает своими скромными дарами его величие,
Своими сценами удерживает внимание его взгляда,
И молит его странствующие мысли большеглазые обитать
В образах ее многогранной Силы.
Лишь чтобы привлечь своего сокрытого спутника,
И удержать вблизи своей груди, под покровом мира своего,
Чтобы он не покинул ее руки, ради своей бесформенной тишины,
Ее забота такова и настоятельное дело ее сердца.
Но все же, когда он наиболее близок, она его далеким ощущает.
Ибо противоречие – ее закон природный.
Хотя она навечно в нем, как он в ней,
Как будто бы, не ведая об этой вечной связи,
Воля ее направлена на то, чтоб Бога в своих трудах запечатлеть.
Чтобы хранить его, в своей тюрьме лелеять,
Чтоб они больше никогда не разлучались во Времени.
Роскошную обитель духовного сна
Сначала она создала, внутренние глубокие палаты,
Где дремлет он, словно позабытый гость.
Но теперь она решает разрушить заклятие забвения,
И пробуждает спящего на ложе резном;
Она снова обнаруживает Присутствие в форме
И в свете, что пробуждается с ним, находит вновь
Смысл, значение суеты и тяжести времени,
И через этот разум, который некогда душу затмевал,
Проходит отблеск невидимого божества.
Сквозь светящиеся грезы духовного пространства
Она строит творение, подобно радужному мосту
Между первозданной Тишиной и Пустотой.
Суть создана из подвижной вселенной;
Она плетет ловушку для сознательной Бесконечности.
С ней знание, свои шаги скрывающее,
И выглядит всевластным, безмолвным Неведением.
С ней сила, делающая чудеса реальностью;
Невероятное – вещество ее обычной правды.
Ее намерения, ее деяния оказываются загадками;
Рассмотренные, они являют другую суть чем были,
И объясненные, кажутся все же, более необъяснимыми.
И даже в нашем мире правит мистерия,
Что хитрая завеса Земли тривиальной простотой скрывает;
Ее величественные уровни сотворены из волшебства.
Загадка там проявляет свой великолепный облик призмы,
Там нет банальности глубинной личины;
Весь опыт оккультный, утверждающий приходит,
И вечно новое, божественное чудо.
Там есть сокрытое бремя, мистическое прикосновение,
Там есть таинственность скрытого значения,
Хотя ее лицо не скрывает земная маска,
Она от себя убегает, от своего собственного взгляда.
Все формы – является токенами некой сокрытой идеи,
Чья тайная цель ускользает от разума.
Но все же она чревата последствием высшим.
Там каждое чувство и мысль являются действием,
И каждое действие – символ и знак,
И в каждом символе скрывается живая сила.
Она создает вселенную из истины и мифов.
Но то, в чем ее самая большая нужда, ей не построить.
Все проявленное – образ или копия Истины.
Но та Реальность от нее скрывает от нее свой мистический лик.
Все остальное она там находит, но вечности недостает;
Оттуда все исходит, но упускается Бесконечность.
Сознание, озаренное Истиной свыше,
Ощущалось, оно видело свет, но не Истину:
Оно уловило Идею, и из нее построило мир;
Создало образ и нарекло его Богом.
Но все же что-то истинное, внутреннее там пребывало.
Те существа, что обитают в мире более великой жизни,
Обитатели более просторной атмосферы и свободного пространства,
Живущие не телом или внешними вещами:
Более глубокое существование было их обителью сути (себя).
В той насыщенной сфере сокровенности,
Объекты пребывают как друзья души;
Действия тела – второстепенный шрифт,
Поверхностное исполнение внутренней жизни.
Все силы в том мире – слуги Жизни,
И мысль, и тело идут за нею как служанки.
Вселенская обширность ей дает простор:
Все в своих действиях ощущают движение космическое
И становятся инструментами космической мощи.
Иль свою собственную самость они своей вселенной делают.
Во всех, кто поднялся к более великой Жизни,
Шепчет на ухо голос еще не рожденных вещей,
Их глазам, посещаемым неким высоким солнечным светом
Устремление являет образ короны:
Чтоб семя прорастить, что бросила она вовнутрь.
Ее творения живут, чтобы в самих себе достигнуть ее силы.
Каждый – величие, растущее к вершинам.
Или из внутреннего центра разливается океанами.
В круговых волнах концентрической силы.
Подавляя, они проглатывают свое окружение.
Даже из этого величия, многие творят тесную каморку;
Закрытые в пределах узких и кратких перспективах.
Они довольствуются каким-то малым, но завоеванным величием.
Чтоб собственной империей малой управлять,
Чтоб быть фигурой в своем личном мире.
И окружающие их радости и горе своими собственными делать,
И ублажать свои желания жизни и мотивы.
Это достаточный вызов и задача для этой силы,
Управляющей Личностью и той судьбой.
Это была линия переходная и стартовая точка,
И иммиграция первая в небесное царство.
Все те, кто вступает в эту сверкающую сферу:
Сродни нашей расе земной;
Та область граничит с нашим смертным состоянием.
Тот мир более обширный, возвеличивает наши движения,
Его формации мощные строят наши растущие самости;
Его создания – это наши копии более яркие,
Завершает те типы, которые мы только начинаем,
И уже надежно являются тем, кем мы стремимся стать.
Как если бы из вечных символов мысли
Целостных, не раздираемых, как мы, противоположностями,
Они следуют незримому кормчему в сердце,
Они живут, повинуясь естественному внутреннему закону.
Там хранится величие, форма героя.
Душа – внимательный строитель своей судьбы;
Никто не безразличен, не инертен духом:
Свой выбор делают они, и видят бога, которого обожают.
Битва – есть единение меж истинным и ложным,
Паломничество – путь к полноте божественного Света.
Ибо даже Неведение там знать стремится,
И блеском сияет далекой звезды.
Там в сердце сна знание таится
И к ним Природа является как сознательная сила.
Идеал – их вождь и царь:
Устремляясь к монархии солнца
Они Истину призывают стать правительством высшим,
Воплощая ее в делах повседневных,
И мысли наполнить ее голосом вдохновенным,
И формами живущими наполнить свои жизни,
Пока они не станут частью золотого солнечного божества.
Или же они подпишутся под декретом Тьмы;
И за Небеса иль Ад вести войну придется им:
Воители Добра, они служат светлому началу
Или становятся солдатами Зла на попечении Греха.
Добро и зло ведь равно правят,
Где бы Знание не появилось – там и его близнец, Невежество.
Все силы Жизни устремляются к своему божеству.
В просторе и отваге той атмосферы,
Каждый строит свой храм и расширяет свой культ.
И Грех там тоже божество.
Утверждая великолепие и красоту своего закона,
Она провозглашает жизнь своим владением природным,
Принимает трон мира или облачается в папскую мантию:
Ее поклонники провозглашают ее священное право.
Почитают увенчанную красной тиарой Ложь,
Поклоняются тени искаженного Бога,
Черную Идею допускают, которая перекручивает мозг,
Или возлежат с развратной Властью, убивающей душу.
Господствующая добродетель стоит в скульптурной позе,
Иль страсть Титана неустанную гордость подстрекает;
У алтаря Мудрости они становятся королями и жрецами,
Или же их жизнь становится подношением идолу Власти.
Иль Красота сияет над ними, подобно странствующей звезде;
Такая же недостижимая, но все же они страстно следуют за этим светом;
В Искусстве и жизни они ловят Всепрекрасного луч,
И делают мир своим лучистым, драгоценным домом:
Даже простые формы в чудеса одеты;
И в каждом часе заключены очарование и величие,
Пробуждают радость, дремлющую во всем сотворенном.
Небесный трон или адская бездна,
Энергию двойственную они оправдали
И отметили свои души этой потрясающей печатью:
Чтобы не сделала с ними Судьба, они того заслужили;
Что-то они сотворили, чем-то стали, и этим живут.
Материя там – результат души, а не ее причина.
В балансе противоположностей, в правде вещей земных,
Грубое весит меньше, а тонкое более значимо;
На внутренних ценностях внешний план держится,
Как выразительное слово трепещет мыслью,
Как устремляется действие со страстью души,
Так очевидный, ощутимый замысел этого мира,
Глядит, вибрируя в ответ на некую внутреннюю силу.
Ум, не ограниченный внешним чувством,
Формы придал духовным, невидимым сущностям,
Импульсы мира, фиксировались без посредников
И превращались в ощутимый трепет тела.
Живые работы бестелесной Силы;
Здесь подсознательные силы, что действуют незримо
Или скрывающиеся в засаде за стеной,
Выходят вперед, свой открывая лик.
Оккультное становилось явным, и сохраняя очевидным
Тот скрытый разворот, несло в себе неизвестное;
Незримое ощущалось и сталкивалось с видимыми формами.
В общении двух встречающихся умов
Смотрела мысль на мысль и не нуждалась в речи;
И в двух сердцах эмоцию обнимала,
Трепет друг друга в плоти и в нервах ощущали,
Или сливались друг с другом, становясь необъятностью,
Подобно двум пылающим домам, соединяется огонь с огнем:
Терзалась ненавистью ненависть, любовь к любви врывалась,
Боролась воля с волей на незримой арене ума;
И чувства других, как волны проходящие насквозь ощущались,
Оставляя дрожащим основание тонкого тела,
Их ярость мчалась галопом в грубую атаку,
Ударами копыт сотрясая почву;
И кто-то ощущал чужое горе, врывающееся в грудь,
Радость другого, ликуя, разбегалась сквозь кровь.
Сердца могли сближаться через расстояния, и голоса приблизить,
Что говорят на берегу чужих морей.
В них пульсировал взаимообмен живущий:
Существо ощущает бытие даже отдаленное,
И сознание отвечало сознанию.
И все же единства окончательного там не было.
Душа оставалась отделенной от души.
И можно возвести внутри стену молчания и тишины,
Доспех сознания мог укрыть и защитить;
Существование могло быть замкнуто и одиноко;
Каждый в себе, один мог оставаться.
Еще не было ни идентичности, ни единения мира.
Пока все было несовершенным, наполовину понятым, наполовину сделанным.
Превзойдено чудо Несознания,
Но чудо Сверхсознания все еще
Неизвестное, сокрытое в себе, неощутимо и непостижимо,
Смотрело на них свысока, источник всего, чем были они.
Они приходили как формы бесформенной Бесконечности,
Жили как имена Вечности безымянной.
Там были скрыты оккультные начало и конец;
Средний период работал необъяснимо и непредсказуемо.
Они были словами, сказанными в просторе бессловесной Истины,
Они были цифрами, заполняющими бесконечную сумму.
Никто доподлинно не знал, ни мира, ни себя,
Или хранимой там Реальности живущей:
Они лишь знали то, что Ум мог взять или построить,
Из тайного, огромного тайника Сверхума.
Под ними Тьма, а свыше – сияющая Пустота,
В великом, восходящем Пространстве они неуверенные жили,
Мистерию объясняли таинством,
Загадочный ответ встречался с загадкой вещей.
Пока он продвигался в эфире двусмысленной жизни,
Он вскоре сам стал загадкой для себя,
Как символы он видел все, искал их смысл.
Через бурлящие истоки смерти и рождения,
И за переменчивыми границами изменения души,
Охотник на творческом пути духа,
Он шел за прекрасным и могучим следом жизни,
Преследуя ее сокрытое грозное наслаждение
В опасном приключении без конца.
Сначала в тех шагах великих цель не проявлялась:
Он видел лишь течение всех вещей обширное здесь,
Глядя по направлению к запредельному, более обширному истоку.
Ибо по мере того, как она удалялась от земных очертаний,
Все напряженнее притяжение ощущалось из Неизвестного,
И более высокое содержание освобождающей мысли,
Влекло ее к чуду и открытию;
Так пришло высокое освобождение от мелочных забот,
Могущественнее образ желания и надежды,
Обширнее формула, величественнее сцена.
Но постоянно спиралью приближалась к некому отдаленному Свету:
Знаки ее все еще скрывали более, чем открывали;
Но связанные с каким-то зрением мгновенным, волей,
Они утрачивали свое значение в восторге действия,
Пока лишенные своего бесконечного смысла они становились
Шифром, мерцающим нереальным значением.
Вооруженная магическим, одухотворенным луком,
Она метила в невидимую цель,
Всегда считавшейся далекой, хотя и неизменно близкой.
Подобно тому, кто постигает, освещая темы
Словаря, запутанного, магического текста,
Сканировал ее тонкие, запутанные и странные обозначения,
И непроницаемое, сложное доказательство ее ключей,
Оставившее след в чудовищных песках пустынного Времени,
Нити начала ее титанических трудов,
И наблюдал за ее шарадой действий в поисках какого-то намека.
Читал отрицающие жесты ее силуэтов,
И уловить пытался в их нагруженном потоке
Танце – фантазии ее эпизодов,
Удаляющегося в ритмическую мистерию,
Мелькание убегающих стоп, на ускользающей почве.
В лабиринте паттернов ее надежд и мыслей,
И окольных путей ее сокровенных желаний,
В тех составных углах, заполненных ее мечтами,
В кругах, пересекаемых интригой неуместных окружностей,
Скиталец, бродящий среди ускользающих сцен,
Он потерял те знаки, и гнался за любой выпадающей догадкой.
Он встречал постоянно ключевые слова, но своего ключа не ведал.
Солнце, что ослепило свой собственный глаз видения,
Сияющий нимб светящейся загадки
Освещал густой, пурпурный барьер небес мысли:
Огромный, смутный транс ночи ее звезды показал,
Словно сидя у проема открытого окна,
Он читал в вспышках молний одну за другой,
Главы ее метафизического романа,
О поиске душой утраченной Реальности,
И ее вымыслах, изъятых из истинных фактов духа,
Ее капризах, фантазиях и спрятанных значениях,
О ее неуловимых, порывистых причудах и загадочных поворотах.
Великолепные покровы ее таинственности,
Скрывающие ее тело желанное от глаз,
Странные, многозначительные формы переплетаются в ее платье,
Ее выразительные очертания душ вещей,
Он видел фальшивую прозрачность оттенков мысли,
Ее богатую парчу, украшенную образами фантазии,
И маски изменчивые, и кружева маскировки.
Тысячи непостижимых ликов Истины
Смотрели на него, из форм незнакомыми глазами,
И ртами безмолвными, неузнаваемыми,
Говорили из фигур ее маскарада,
Или выглядывали из сокрытого великолепия,
И тонкой роскоши ее драпировок.
В блеске внезапном Неведомого,
Невыразимые звуки достоверными стали,
Идеи, казавшиеся бессмысленными, засверкали истиной;
Голоса, что приходили из миров невидимых, ожидающих,
Произносили слоги Непроявленного,
Чтобы тело мистического Слова облачить,
И волшебные диаграммы оккультного Закона
Запечатлели некую точную, неразгаданную гармонию,
Или использовали цвет и форму, чтобы восстановить
Знак геральдический тайных вещей Времени,
В ее зеленых пущах и таящихся безднах,
В чащах ее радости, где опасность восторг обнимает,
Он мельком замечал спрятанные крылья ее певцов надежд,
Мерцание голубого, золотого и алого огня.
На потаенных тропинках, граничащих со случайными путями – полями,
У ее поющих ручьев и тихих озер,
Он находил тот отблеск золотых плодов ее блаженства,
И красоту ее цветов грез и музы.
Словно чудо сердечной перемены от радости,
Он наблюдал в сиянии алхимическом ее солнц,
Малиновую вспышку цветка, расцветающего раз в столетие,
На дереве – жертвоприношении духовной любви.
Он ее видел в великолепии сонном ее полдней,
Непрестанный повтор сквозь часы,
Танец мыслей стрекоз, над потоком мистичным
Скользил, но никогда не проверял своего журчания скорость,
И слышал смех розы ее желаний,
Убегающий словно от страстно протянутых рук,
Сладко звеня ножными браслетами фантазии.
Среди живых символов ее оккультной власти,
Он двигался и ощущал их как близкие, реальные формы:
В той жизни более конкретной, чем человеческая жизнь,
Пульсировало сердце реальности скрытой:
Там воплощенным было то, что мы только думаем и ощущаем,
Собой очерчено здесь то, что принимает внешние, заимствованные формы.
Товарищ Тишины на ее высотах суровых,
Принятый ее могучим одиночеством,
Он с нею стоял на медитирующих вершинах,
Где жизнь и бытие – это было священным
Подношением Реальности запредельной,
И видел ее выпускающей в Бесконечность
Своих хохлатых орлов значения,
Посланников Мысли к Немыслимому.
Отождествляя себя в видении и ощущениях души,
Входя в ее глубины, как в дом,
Он становился всем, чем была она или стремилась быть,
Он думал ее мыслями и путешествовал ее шагами,
Ее дыханием жил, рассматривал ее глазами,
Чтоб таким образом познать секрет ее души.
Свидетель, покоренный своей сценой,
Ее великолепным фасадом пышности и игры восхищался,
Чудесами ее богатства и тонкого искусства,
И трепетал от ее настойчивого крика;
Вдохновленный, он нес на себе ее могущества чары,
И ощущал, как на него легла ее непреклонная мистическая воля,
Ее руки, что месили судьбу с яростной хваткой,
Ее прикосновения движущие, ее силы, владеющие и направляющие.
Но также видел он, что душа ее внутри рыдала,
Ее поиски тщетные, что хватались за истину исчезающую,
Ее надежды мрачный взгляд, что с отчаянием в паре,
Та страсть, что овладевает ее томящимися членами,
Тревогу и восторг ее тоскующей груди,
Ее ум, который трудится, неудовлетворенный своими плодами,
Ее сердце, что единственного Возлюбленного приковать к себе не может,
Все время он встречал завуалированную и ищущую Силу,
Богиню в изгнании, строящую поддельные небеса,
Сфинкса, чьи глаза устремлены к скрытому Солнцу.
Он рядом постоянно чувствовал дух в ее формах:
Его пассивное присутствие было силой ее природы;
Это единственно реальное во внешних вещах,
И даже на земле, дух — это жизни ключ.
Но того следа, ее поверхности твердые нигде не несли.
Его отпечаток в ее поступках не обнаружился.
Пафос утраченный высот – вот зов его.
Лишь иногда мелькает тень линии,
Что кажется намеком на сокрытую реальность.
Жизнь пристально смотрела на те смутные и спутанные очертания,
Предлагая картину, которую глаза не могли сохранить.
Рассказ, что все еще там не написан.
Как будто во фрагментарном полу утраченном проекте,
Значения жизни ускользали от преследующего глаза.
Облик жизни скрывает ее истинную сущность от взгляда;
И смысл жизни тайный внутри записан, свыше.
Та мысль, что придает значение этому, живет далеко в запредельном;
Ее нельзя увидеть в незаконченном дизайне.
В надежде тщетной прочитать парадоксальные обозначения,
Или отыскать то слово к полу-разгаданной шараде.
И только в той, более великой жизни загадочная мысль
Намеком открывается, какого-то объясняющего слова,
Что делает земной миф рассказом внятным.
Наконец, было увидено нечто, истине подобное.
В атмосфере полумрака мистерии опасной,
Тот глаз, что смотрит на темную часть истины,
Различил образ среди живых, размытых очертаний.
И вглядываясь сквозь дымку тонких оттенков,
Он узрел полуслепое, связанное божество,
Изумленное миром, в котором он двигался.
Но осознавая некий свет, пробуждающий его душу,
Привлеченный к странным, отдаленным мерцаниям,
Ведомый звучанием флейты далекого Игрока
Искал свой путь среди смеха и зова жизни,
И хаоса указателей ее бесчисленных шагов.
К некой тотальной, глубокой бесконечности.
Вокруг столпился лес ее обозначений:
Читал он наудачу стрелами, прыжками Мысли,
Что попадают в цель предположением или случайностью блестящей,
Ее изменчивые, цветные огни идей на пути.
Ее сигналы неуверенных, стремительных событий,
Иероглифы ее символического представления,
И ее ориентиры на запутанных путях Времени.
В ее лабиринтах подступов и отступлений,
Она манит его к каждому направлению и отталкивает,
Но оказавшись слишком близко от его объятий ускользает.
Она ведет его всеми путями, но ни один не надежен.
Очарованный многоголосным чудом ее песнопения
Влекомый колдовством ее настроений
И тронутый ее случайным прикосновением радости и горя,
Он в ней себя теряет, но и ее не обретает.
Из ее глаз ускользающий рай над ним насмехается:
Он грезит о ее красе, чтобы сделать ее своей навечно,
Он грезит о своем господстве, которое примет ее тело,
Он грезит о магии ее груди блаженства.
В ее просвещающем писании, ее причудливом переводе
Чистого, изначального Божественного текста,
Он мыслит Писание Чудесное прочесть,
Иератическим ключом к неизведанным блаженствам.
Но Слово Жизни сокрыто в этом способе письма,
Песнь Жизни утратила свою божественную ноту.
Незримый, пленник в доме звука,
Дух, потерянный в великолепии грезы,
Слушает тысячеголосую оду иллюзии.
Плетение тонкое чар похищает сердце,
Или огненное волшебство окрашивает ее оттенки и цвета,
Но все же, они пробуждают трепет мимолетного очарования;
Странствующий марш, отбиваемый странником – Временем,
Они зовут к короткому восторгу без удовлетворения,
Иль погрязают в наслаждении ума и чувств,
Но упускают души просветляющий отклик.
Слепой пульс сердца, что достигает радости сквозь слезы,
Стремится вечно к недосягаемым вершинам,
Экстаз неисполненного желания,
Следует за последним взлетом ее голоса к небесам.
Преображены воспоминания о былых страданиях.
На застарелой печали сладости исчезающий след:
Ее слезы обращены в драгоценные камни алмазной боли,
А скорбь ее превращена в волшебную корону песни.
Кратки ее обрывки счастья,
Что прикасаются к поверхности, затем проходят или умирают:
Потерянная память эхом отзывается в ее глубинах,
Ей принадлежит бессмертное стремление, скрытый зов ее сущности;
Заключенная в ограниченном мире смертных,
Дух, израненный жизнью в ее груди, рыдает:
Страдание лелеемое – ее плач глубочайший.
Странница на заброшенных, безнадежных дорогах,
Вдоль путей звука разочарованного голоса
Покинутый кричит в небытие позабытому блаженству.
Заблудившись в пещерах эхо Вожделения,
Он охраняет призраков погибших надежд души.
И сохраняет живым голос погибших вещей,
Или медлит на сладких, блуждающих нотах,
Охотясь за удовольствием в сердце боли.
Рука Судьба коснулась космических струн,
И то вторжение беспокойного напева
Открывает ключ скрытый внутренней музыки,
Что ведет неслышные каденции той поверхности.
Но все же эта радость жить и творить,
И радость любить и трудиться, несмотря на все неудачи,
И радость искать, невзирая на то, что все, что мы находим обманывает,
И все что мы знаем, предает нашу веру;
Но все же нечто, в глубинах, достойно этой боли,
Страстная память навещается огнем экстаза.
И даже горе было скрытой радостью в своих корнях:
Воистину, нет ничего напрасного, чтобы ни сделал Единый:
В наших сломленных сердцах, мощь Бога выживает,
И звезда победы все же освещает нашу безнадежную дорогу;
Смерть наша сотворена проходом к новым мирам.
Это придает музыке Жизни звучание возвышенное.
Она всему одалживает своего голоса славу;
Небесные восторги шепчут ее сердцу и уходят,
Земные, преходящие стремления с ее уст кричат и исчезают.
Один лишь Богом данный гимн ускользает от ее искусства
Что с нею пришел из ее духовного дома.
Но стал на пол пути и затихло слово,
Пробужденное в глубокой паузе ожидающих миров,
Шепот, застывший в вечной тишине:
Не происходящее от дыхания и высшего покоя:
Роскошное вступление занимает слух,
И сердце слышит и душа приемлет,
И незаметно этой музыке вторит,
На преходящее расточая вечность Времени.
Тремоло голоса часов,
Забвением затмевает высокого предназначения тему,
Что само воплощенный дух пришел сыграть,
На клавикордах обширных Силы – Природы,
И лишь могучий шепот здесь и там,
Извечного Слова, блаженного Голоса,
Или прикосновение Красоты, преображающее сердце и чувства,
Великолепие блуждающее и мистический крик,
Взывает к сладости и силе, не слышимой боле.
Здесь брешь, здесь останавливается и угасает сила жизни;
Этот изъян обесценивает умение мага;
Эта недостача делает все остальным тонким и нагим.
И полувзгляд очерчивает горизонт ее действий;
Ее глубины помнят, зачем она пришла;
Но ум забыл иль ошибается сердце:
В природы бесконечных очертаниях теряется Бог.
Чтоб в знании суммировать всеведение,
Воздвигнуть Всемогущество в деянии,
Создать здесь своего Творца, было ее самонадеянным желанием сердца,
Космическую сцену захватить совершенным Богом.
Трудясь, чтобы преобразить еще далекий Абсолют,
Во все наполняющее богоявление,
В провозглашение Невыразимого,
Она желает проявить здесь славу Абсолютной силы,
Чтоб равновесие обратить в творения ритмичный взмах,
Небо покоя обручить с морем блаженства.
Огонь, чтобы призвать Вечность во Время,
Чтоб сделать радость тела, такой же яркой и живой как радость души,
Она подняла бы Землю до соседства с Небесами,
Трудиться, чтобы жизнь с Высшим уровнять,
И примирить Вечное и Бездну.
Ее прагматизм Истины трансцендентной,
Тишину наполняет голосами богов,
Но в крике том теряется тот единый Голос.
Ибо видение природы поднимается за пределы деяний ее.
Она видит выше жизнь богов в небесах,
Полубога, выступающего из обезьяны,
Это все, что она может создать из нашей смертной основы.
Здесь полубог, полутитан – ее вершина:
Эта великая жизнь колеблется меж небом и землей.
А сны ее преследует мучительный парадокс:
Ее энергия, капюшоном скрытая, невежественный мир побуждает
Взглянуть на радость, которые ее мощные объятия отбросили:
В объятиях ее это не может вернуться к своему истоку.
Огромна ее мощь, путь бесконечен ее дел обширных,
Но сбивается с пути и теряется значение.
Хотя она несет в своей тайной груди
Закон и кривую странствий всех порожденных вещей,
Ее ученость выглядит частичной, намерения – мелки;
На почву устремления ступают ее пышные часы.
Неведение свинцовое отягощает крылья Мысли,
Сила ее угнетает существо со своими покровами,
Ее деяниями тот взор бессмертный заключен в темницу.
Ее власть и мастерство преследует чувство ограниченности.
При всей глубине и красоте ее работы,
Ей мудрости недостает, которая освобождает дух.
Поблекло, постарело очарование ее лица,
Ему наскучила ее стремительная и любопытная мудрость;
Его обширная душа искала более глубокую радость, чем ее.
Он задумывал побег от ее хитросплетений;
Но врат никаких из кости слоновой иль рога,
Он не нашел тайного прохода духовного взгляда,
И не было выхода из того пространства подобного грезе.
Наше существование должно вечно продвигаться сквозь Время;
Смерть нам не помогает, на прекращение надежда напрасна,
Тайная воля принуждает нас продолжать.
Нашей жизни покой — в Бесконечности;
Она не может закончиться, конец ее – Жизнь Высшая.
Смерть – это переход, а не цель нашего пути:
Какой-то древний, глубинный импульс трудиться продолжает:
Наши души влекомы, словно незримым поводком,
Несомы из рождения к рождению, из мира в мир,
Деяния наши продолжаются после падения тела,
Старое вечное путешествие без остановок.
Нет тихой вершины, где время могло бы отдохнуть.
То был поток волшебный, который моря не достигал,
Как далеко бы он не шел, куда бы не поворачивал,
То колесо трудов, бежало вместе с ним, его опережая;
Всегда еще оставалась задача, что делаться должна.
Ритм действия и поиска плач,
Вечно взрастали в этом беспокойном мире;
Шумная суета наполняла сердце Времени.
Все было изобретением, выдумкой, движением непрестанным
Сотни способов жить опробовались тщетно:
Однообразие, принимающее тысячу форм,
Стремилось уйти из этой монотонности долгой,
И вещи новые творило, которые вскоре становились как старые.
Декор любопытный приманивал глаз
И новые ценности украшали древние темы,
Чтоб разум обмануть идеей перемены.
Картинка другая, но, по сути, та же самая,
Являлась в космическом неясном окружении.
Лишь дом другой с лабиринтом,
С существами, их делами и событиями,
Город движений обусловленных душ,
Рынок творения и ее товаров,
Предложен был тем трудящимся уму и сердцу.
Круг завершая там, где начался путь,
Названный движением вечным вперед,
Стезей прогресса к совершенству на неведомой дороге,
Где каждый финал ведет к новому плану.
И все же от каждой вершины кажется,
Вдохновением евангельским, последней вершиной, апогеем теории.
Провозглашая панацею от всех недугов Времени,
И возносящий мысль в этот зенит высшего полета,
И трубя о величайшем открытии;
Каждая идея скоротечная – недолговечное строение,
Провозглашает бессмертие своего правления,
Заявляя себя как совершенную форму вещей,
Последний символ Истины, золотое сечение Времени.
Но ничто не достигло ценности бесконечной:
Мир всегда создается заново и никогда не завершен,
Полупопытки громоздит на руинах провалившихся замыслов,
И принимал фрагмент как вечное Целое.
В нагромождении бесцельном всех сделанных вещей,
Существование казалось актом пустым необходимости,
Борьбой вечных оппозиций,
В объятиях тесных непримиримых антагонизмов,
Игрой без развязки и без идеи,
Маршем голодающих жизней без цели,
Или же записью на пустой доске Пространства,
Тщетной и повторяющейся суммой душ,
Надеждой павшей, светом не светившим никогда,
Трудом неосуществленной Силы,
Прикованной к своим поступкам в смутной вечности.
Там нет конца, или ничего, что могло еще быть видимым:
Хотя и побежденная, жизнь должна продолжать бороться;
Она всегда видит корону, которой не может достичь,
Ее взор устремлен за пределы ее падшего состояния.
Там все еще вибрирует в ее груди и в наших,
Словом, которым была однажды, и которого больше нет.
Или взывает к нам из-за пределов, из неизбывной дали,
Величие, недоступное мире, что замер в пути.
В воспоминании, скрытом за гранью смертного чувства,
Живет мечта о просторе счастливого света,
Дышащем вокруг сердец свободных любовью и радостью,
Забытыми нами, но вечных в утраченном Времени.
Призрак блаженства преследует ее сокрытые дали;
Она еще помнит, хоть ныне слишком далека
От края своего золотого покоя и радостного устремления,
И красоту, силу и счастье, что были ее
В сладости ее сияющего рая,
В ее царстве бессмертного экстаза,
На полпути между безмолвием Бога и Бездной.
Мы храним это знание в тайниках души;
Пробудившись к мольбе мистерии неясной,
Встречаем мы глубокую, незримую Реальность,
Куда правдивей мирового лика нынешней истины:
Преследуемые своими «Я», теперь мы не в состоянии вспомнить,
И движимы Духом, которым еще стать должны.
Как тот, кто потерял царство своей души,
Мы оглядываемся к какой-то божественной фазе нашего рождения,
Иной, чем этот несовершенный облик здесь,
И надеемся здесь или в мире божественном
Вновь обрести охранение терпеливое Небес,
То, что утратили из-за забывчивости своих умов,
Естественное блаженство бытия,
Радость сердца, что мы променяли на скорбь,
И трепет тела, что мы отдали за простую боль.
То блаженство, к которому стремится смертная природа,
Подобно как стремится мотылек к пылающему свету.
Жизнь наша – марш к еще не достигнутой победе.
Это волна бытия по восторгу томящемуся,
Это пыл неудовлетворенной силы,
Это длинные ряды, вдаль устремленных надежд
Возводят боготворящие глаза к голубой Пустоте, называемой Небом,
Взглядом ища Руку золотую, что прежде никогда не приходила,
Пришествие, которого все творение ожидает,
Прекрасный облик Вечного,
Что на дорогах Времени появится.
Но вновь себе мы шепчем, разжигая веру,
«О, несомненно, он услышит наш плач и однажды придет,
Однажды, он заново жизнь нашу воссоздаст,
И произнесет волшебную формулу мира,
И принесет совершенство миру вещей.
Однажды, он к жизни снизойдет, к земле,
Покинув тайну тех вечных врат,
И в мир прийдет, что взывает к нему о помощи,
И принесет истину, что дух освобождает
И радость, что есть посвящение души,
Сила, что есть распростертая длани Любви.
Однажды, он поднимает свою вуаль грозной красоты,
Навяжет восторг биению сердца мира
И обнажит свое тайное тело света и блаженства».
Но ныне мы напрягаем силы в погоне за неведомой целью:
И нет конца рождению и поискам,
Нет конца смерти и возвращению;
Жизнь, что достигает своей цели, более великих целей просит,
Жизнь, что не достигает, умирает, снова жить должна;
Пока себя не отыщет, она не может прекратится.
Должно быть сделано все то, ради чего и жизнь и смерть сотворены.
Но кто осмелится сказать, что за этим следует отдых?
Или же там покой и действие едины
В груди глубокой высшего восторга Бога.
В высоком состоянии, где более нет неведения,
Движение каждое – волна мира и блаженства,
Покой – это неподвижная созидательная сила,
Действие – рябь в Бесконечном
А рождение – Вечности жест.
Солнце преображения все еще может сиять
И может Ночь обнажить свою сердцевину мистического света;
Этот самоотрицающий парадокс, себе же несущий страдания
Может обратиться в самосветящуюся тайну.
Запутанность обратиться в радостное чудо.
Тогда Бог мог бы стать зримым здесь, здесь принять облик;
Открылась бы истинная тождественность духовная;
Жизнь проявила бы свое подлинное, бессмертное лицо.
Но бесконечный труд сейчас ее судьба:
В этом повторяющейся десятичности событий,
Рождение и смерть являются указателями непрестанного повторения;
И старый знак вопроса, стоящий на полях последней страницы,
Каждого тома истории ее усилий.
Хромающее Да, продолжает странствие сквозь эоны,
В сопровождении вечного Нет.
Все кажется тщетным, но бесконечна та игра.
Вращается бесстрастно вечное Колесо,
Жизнь не имеет выхода, освобождения смерть не приносит.
Тюремщик самому себе, существо живет
И хранит свое бесплодное бессмертие;
Исчезновение отвергается, единственный уход.
Ошибка богов сотворила этот мир.
Или же безразличный Вечный, наблюдающий Время.
Конец шестой песни. Книги Второй