Как тот, кто между тусклыми, отступающими стенами туннеля
По направлению к проблеску далекому отверстия пещеры,
На свет надеясь, ныне, проходит шагом более раскрепощенным
И ощущает приближение дыхания просторной атмосферы,
Так убегал он от анархии серой.
Пришел он в мир бесплотный,
Область бесцельная, рождения арестованного
Где бытие бегством спасается из небытия и решается
Жить, но силы не имеет долго это выносить.
Там, свыше, в раздумьях, мерцало чело неба,
Нахмурилось, пересекаемое ветрами марева сомнений,
Пустившись в приключение с голосом скитавшихся ветров,
О направлении плача в пустоте,
Подобно слепым душам, смотрящим на суть свою, что потеряли,
И бродящих в мирах недружественных;
Крылья смутного вопрошания встречали сомнение Пространства.
После отказа рассветала надежда сомневающаяся,
Надежда самости и формы, и позволение жить,
Рождаться, тому, что никогда еще быть не могло,
И радость азартного ума, тот выбор сердца,
На милость неведомого, и руки внезапного удивления
И прикосновение убежденного восторга в неуверенных вещах:
К странному, нестойкому тракту подошел его путь
Где сознание играет с несознательным «Я»,
И рождение было попыткой, или эпизодом.
Очарование приблизилось так близко, что свои чары не могло хранить,
Стремящаяся Сила, что не могла найти свой путь,
И Случай, что выбрал странную арифметику,
Но не в состоянии связать это с формой, сделанной им,
Множество, что свою сумму не могло хранить,
Что становилась менее нуля, и больше единицы.
Достигая большого и смутного чувства,
Что не заботилось о том, чтобы определить свой мимолетный смысл,
Трудилась жизнь в мистичной, странной атмосфере,
Лишенная своих великолепных, сладких солнц.
В мирах воображаемых, еще не ставших истинными,
Томительно мерцающий на краю творения,
Кто-то скитался и мечтал, но чтоб достигнуть не останавливался даже:
Достигнуть – означало бы разрушить то волшебное Пространство.
Те чудеса страны волшебно – сумеречной,
Полны напрасной, странной красоты,
Причудливых реалий импульс,
Великолепия запечатанного выше смутные символы,
Будили страсть в глазах желания,
Склоняли поверить мысли влюбленной
Притягивали сердце, но к цели не вели.
Струилась магия, как движущиеся декорации
Которые пока, хранили свою убегающую тонкость,
От экономных линий, набросанных абстрактным искусством,
И в разряженном, скупом свете едва заметной кисти грез,
В серебряном окружении неуверенном.
Небес младенческий румянец, приближавшийся к утру,
Интенсивный огонь, зарожденный, но никогда не зажженный,
Ласкал тот воздух горячими намеками дня.
Тоскуя по очарованию несовершенства, совершенство
Просвещенное, схвачено в Неведения ловушку,
Эфирные создания привлечены телесною приманкою,
Невидимыми крыльями бьющие, к тем областям обещанным,
Пришли голодные по радостям конечной жизни,
Но слишком много в них от божества, чтобы ступать по сотворенной почве,
И разделить судьбу преходящих вещей.
Дитя невоплощенного Сияния,
Поднятое в душу из мысли бесформенной,
Преследуемое желанием нетленным,
Пересекало поле настойчивого взгляда.
Нестойкая Воля, что несла неудачу, работала там:
Жизнь в поиске была, но никогда не находила.
Там ничто не в состоянии удовлетворить, но соблазняет все,
Казались существующими вещи, что целиком не проявлялись никогда,
Их образы были видны, что выглядели как дела живые
И символы скрывали смысл, что требовал открытия,
Бледные грезы вырастали в реальность для грезящих глаз.
Стремясь к рождению напрасно, в ту область души приходили,
И духи пойманы в ловушку, могли блуждать сквозь время все,
Но истины, живут которой, никогда не находили,
Струилось все, подобно надеждам, которые охотятся на скрытый шанс;
Ничто не было твердым, ничто не ощущалось завершенным:
Все было ненадежным, как мираж и полу истинным.
Это казалось царством жизней, что не имеют основания.
Затем рассвет настал исканий более великих, раздалось небо,
Путешествие под крыльями медитирующей Силы.
Сначала пришло царство утренней звезды:
Сумеречная красота трепетала перед этим копьем,
И пульс обещания от более широкой Жизни.
Затем медленно восстало великое и сомневающееся солнце
И в этом свете, она мир самости творила.
И дух был там, что искал свое собственное, глубокое «Я»,
Но все же был удовлетворен внешними фрагментами,
И частями живущими, что искажали целое
Но, собранные вместе, в один день, могли стать истинными.
Но все же, иногда казалось, нечто, наконец, было достигнуто.
Взрастающая воля – быть,
Текст живого, и рисунок силы,
Почерк действия и песня сознательных форм
Наполненных значением, убегающих от хватки мысли
И населенных приглушенными, ритмическими криками жизни,
Могли писать себя на сердцах всех вещей живущих.
И в этом всплеске мощи тайного Духа,
В материи и Жизни ответ восторга,
Какое-то лицо бессмертной красоты могло быть уловимо
Что дает бессмертие в мгновения радости,
Какое-то слово, что могло воплотить высочайшую Истину
Взлетало из напряжения случайного души,
Какой-то оттенок Абсолюта мог в жизнь упасть,
Некая слава знания и видения интуитивного,
Некая страсть восторга Любви сердечной.
Жрец бестелесной Тайны
Помещенный в незримые, духовные ножны,
Та Воля, что преследует чувство за его пределами
Чтобы почувствовать свет и радость неощутимую,
Найдя наполовину путь свой в Несказанном покое,
Наполовину схвачено желания сладость запечатанная,
Что рвется из груди тайного Блаженства,
Наполовину проявленная скрытая Реальность.
Душа, освобожденная от своего плаща ума,
Могла увидеть смысл истинный мира форм;
Освещенный видением в мысли,
Поддерживаемый понимающим пламенем сердца,
Это могла хранить в сознательном эфире духа,
Божественность символической вселенной.
Та область вдохновляет нас надеждами обширными;
Силы ее подготовили площадки на нашей планете,
Знаки ее оставили свой образец на наших жизнях:
Она одалживает суверенное движение нашей судьбе,
Ее блуждающие волны – причина высоких приливов нашей жизни:
Все, что мы ищем, уже намечено там,
И все что мы не знали и никогда не искали,
Но все же в один день должно родиться в сердце человека,
Чтобы само Безвременное могло в вещах осуществиться.
Воплощение в мистерии дней,
Вечный в открытой Бесконечности,
Возвышающаяся бесконечная возможность,
Взбирается вверх по нескончаемой лестнице мечты,
Вечно в Существования сознательном трансе.
Всё по той лестнице поднимается к незримому концу.
Энергия мимолетной вечности творит
То путешествие, из которого, несомненно, нет возвращения,
Паломничество Природы к Неизвестному.
Как будто в своем восхождении к источнику потерянному,
Она развернуть надеялась все то, что быть когда-либо могло,
Ее высокая процессия идет с этапа на этап,
Скачок прогресса от ограниченного видения к более великому,
Процесс шагает от формы к форме, более обильной,
Формации безграничных Мысли и Силы.
Ее вневременная Сила, что лежала однажды на коленях
Безначального и бесконечного Покоя,
Сейчас отделена от бессмертного блаженства Духа,
Все типы радостей устанавливает, утраченных когда-то;
Настаивая на мимолетной субстанции в форме,
Достичь освобождения надеется через творения акт,
Чтоб перепрыгнуть бездну, которую не в состоянии заполнить,
Чтоб хоть немного рану разлуки залечить,
Бежать из тюрьмы мгновения малости
И встретить Вечности безграничную ширь,
В неясном поле времени, поделенном на части здесь.
Что никогда достигнуто быть не могло, она почти приблизила;
Она в часе вечность закрывает,
И маленькую душу наполняет Бесконечным,
Склоняется Недвижимый к ее магическому зову;
Она стоит на берегу в Бескрайнем,
Воспринимает Обитателя бесформенного в формах всех,
И чувствует вокруг себя объятия бесконечности.
Ее задание конца не знает; она без цели служит
Но трудится ведомая безымянной Волей,
Что приходит из какого-то неведомого, бесформенного Простора.
Это – ее секрет и невозможная задача,
Поймать безграничность в сети рождения,
В физическую форму дух поместить,
Невыразимому одолжить мысль и речь;
Ее толкали, чтобы вечно Непроявленного проявить,
Но все же, ее мастерством, невозможное сделано было:
Она следует своему подсознательному, иррациональному плану,
Изобретает устройства своего волшебного искусства,
Чтоб новые тела найти для Бесконечного,
И образы Невыразимого;
Она заманивает Вечного в руки Времени.
Даже сейчас сама не знает, что сделала она.
Все было сделано под маской, которая сбивает с толку:
И облик внешний отличен от скрытой истины,
Та сторона несет подвох иллюзии,
Нереальность притворная, временем ведомая,
Творение незаконченное изменчивой души,
В теле меняется вместе с обитателем.
Ее значения не важны, ее работа бесконечна;
На поле великом сознания бесформенного,
В мелких конечных штрихах ума и чувства,
Бесконечную Истину она бесконечно раскладывает;
Мистерия вечная воплощалась во Времени.
Величие, что ей пригрезилось, упущено ее делами,
Ее работа – это страсть и боль,
Страдание и восторг, ее проклятие и слава;
Она не состоянии выбирать, трудиться продолжает;
Сердце могучее ей прерываться запрещает.
Так долго, как существует мир, она поражение терпит,
Взгляд Разума сбивая с толку, восхищая,
Глупость и красота несказанная,
Безумие грандиозное желания жить,
Отвага, горячка белая восторга.
Это – закон ее существования, ее единственный исток;
И насыщается она, но никогда удовлетворение не приходит,
Воля ее голодная обильная везде,
Ее многообразные фантазии Себя,
И тысячи моделей Реальности единой.
Она сотворила мир прикосновением грани истины бегущей,
Мир в грезу погружен, которую ищет,
Икону истины, форму мистерии сознания.
Не медлит он, как ум земной, заключенный,
В границах твердых внешних фактов;
Отважился поверить в грезу ума и души.
На истины духовные охотник,
Которые пока всего лишь мысли иль рассуждения, иль веры достояния,
Словил в своем воображении и закрыл
Раскрашенную птицу рая в клетку.
Эта величественная жизнь в Невидимое влюблена;
Взывает к какому-то высочайшему Свету, вне ее досягаемости,
И может почувствовать Покой, что оправдывает Душу;
Касание спасительно ощущает, луч божественный:
И красота, и благость, истина есть эти божества.
И это ближе к более высоким небесам, че м зрят глаза земные,
Тьма более зловещая, чем человеческая жизнь может нести:
Родство имеет с демоном и богом.
Странный энтузиазм ее сердцем двигал;
Она жаждет высот, и высшего страстно желает.
Она охотится за совершенным словом, за совершенной формой,
И прыгает к вершине мысли, вершине света.
Ибо Формы Лишенный, принесен в форме тесной,
И все совершенство окаймляет Абсолют.
Дитя небес, что никогда не видело свой дом,
В точке свой стимул вечный встречает:
И может лишь приблизиться, касаться, не в состоянии владеть;
И может лишь стремиться к какому-то яркому экстриму:
Ее величие, чтобы искать, творить.
На каждом плане это величие должно созидать.
И на земле, в аду, в раю – она все та же;
В каждой судьбе она берет свою могущественную часть.
Стражник огня, что солнца освещает,
В своем могуществе и славе она триумф встречает:
Противостоящая и угнетаемая, она несет в себе стремление родиться, Бога:
Дух выживает на земле небытия,
Мировая сила переживает мирового разочарования шок:
Безмолвная, но все же, она есть Слово, инертная – Сила.
Здесь падшая, рабыня смерти и невежества,
К вещам бессмертным она направлена стремиться,
И продвигалась даже, чтобы узнать Непостижимого.
Даже незнающий, недействующий, ее сон творит мир.
Могущество ее сильнее, когда она незрима;
Укрыта в атоме и похоронена в глыбе,
Страсть ее созидательная, быстрая не может прекратиться.
И бессознательность – есть долгая, гигантская пауза ее,
Ее космический обморок – колоссальная фаза:
Во времени рожденная, она свое бессмертие скрывает;
В смерти, ложе своем, она ожидает часа подняться.
И даже отрицая Свет, что двигает ее вперед,
И с умершей надеждой, она нуждается в своей задаче,
Даже когда ярчайшие звезды ее погасли в Ночи,
Взращенный лишениями и бедствиями,
И болью для ее тела ручной работы, массажа, питания,
Испытывающий муки ее дух невидимый все продолжал
Трудится, хотя и в темноте, чтоб созидать, хотя б и с болью;
Она несет Бога распятого на своей груди.
В бесчувственных, холодных безднах, где счастья нет в помине,
Замурована, угнетена сопротивляющейся Пустотой
Где ничего не движется, и стать ничем не может,
Она все же вспоминает, и все еще взывает к мастерству
Что удивительный Работник ей при рождении дал,
Придает сонной бесформенности форму,
Мир проявляет, где прежде ничего не обитало.
В тех областях, что в смерти круг заключены, склоняются
К Неведению темной вечности,
Дрожа в инертной массе бессознания,
Иль заключенная в кольца недвижной Силы,
От принуждения слепого Материи глуха, нема,
Она отказывается спать неподвижно в прахе.
Затем, за бунт ее бессонный в наказание
Дано лишь твердое, механическое Обстоятельство,
Как создание ее магического ремесла,
Она творит божественные чудеса прямо из грязи;
И в плазму она вкладывает свой бессловесный и бессмертный импульс,
Живущей ткани думать помогает, и к ощущениям приближает чувства,
Шлет через нервы острые послания
В сердце из плоти, любит чудесно,
Грубым телам дает душу, волю и голос.
Даже приказывает она как жезлом волшебным,
Формам и существам и сценам бесчисленным,
Несущих факелы ее великолепия сквозь Время и Пространство.
Этот мир – ее долгое путешествие сквозь ночь,
Планеты и солнца лампами ее дорогу освещают,
Наш разум – ее мыслей доверитель,
Наши чувства – ее свидетели трепетные.
Рисуя свои знаки средь вещей, наполовину истинных, наполовину ложных,
Там трудится она, чтоб грезами исполненными заместить,
Память своей потерянной вечности.
Это – ее дела, в этом огромном мире – неведении:
Пока вуаль поднята, и пока ночь мертва,
Во свете или тьме она ведет свой неустанный поиск;
Время – ее дорога паломничества бесконечного.
Одно сильное чувство – причина всех ее трудов.
Ее вечный Возлюбленный – причина ее действий;
Из-за него она выпрыгнула из Просторов незримых,
Чтоб двигаться здесь в совершенно бессознательном мире.
Эти действия – ее торговля со скрытым Гостем,
Его настроения она берет как формы для страсти сердца своего;
А в красоте она хранит сокровище – солнечный свет его улыбки;
Стыдясь своей космической богатой нищеты,
Она подлащивается дарами малыми своими к могуществу его,
Своими сценами удерживает постоянство его взгляда,
И молит его странствующие мысли большеглазые обитать
В фигурах ее миллионоимпульсной Силы.
Лишь чтоб привлечь своего скрытого спутника,
Хранить вблизи к своей груди, в своем покрове мировом,
Чтоб из ее рук он не вернулся к своему бесформенному миру,
Ее, забота неотъемлемая и занятие сердца.
Но все же, когда он наиболее близок, она его далеким ощущает.
Ибо противоречие – ее закон природный.
Хотя она навечно в нем, он в ней,
Как будто бы, не ведая об этой вечной связи,
Воля ее направлена на то, чтоб Бога в своих трудах запечатлеть,
Чтобы хранить его, в своей тюрьме лелеять,
Чтобы во Времени опять, они б не разлучились.
Она сначала сотворила великолепные палаты духовного сна,
Интерьера глубокого комнату,
Где он дремлет, словно гость позабытый.
Но возвращается она сейчас, чтоб разорвать забвения чары,
И дремлющего разбудить на скульптурном ложе;
Снова находит Присутствие в форме,
И в свете, что с ним пробуждается, открывается
Значение той спешки и задержек Времени,
Сквозь этот ум, что затемнял когда-то душу,
Проходит блеск невидимого божества.
Сквозь светлые мечты духовного пространства,
Она строит творение, как радужный мост,
Между Безмолвием изначальным и Пустотой.
Сеть создана подвижной вселенной;
Она плетет ловушку для сознательного Бесконечного.
С ней знание, которое шаги свои скрывает
И выглядит Неведением, немым и всемогущим.
С ней есть та мощь, что делает истинными чудеса;
Невероятное – ее обычных фактов содержание.
Ее намерения, ее деяния проявляют тайны;
Рассматриваемые, они вырастают из того, чем прежде были,
И объясненные, кажутся все же, более необъяснимыми.
И даже в нашем мире царствует мистерия
Земное коварство завеса тривиальной простоты скрывает;
Ее величественные уровни сотворены из колдовства.
Загадка там показывает свою великолепную призму,
Там нет банальности глубокой маскировки;
Приходит все переживание, оккультное, глубокое,
И вечно новое, божественное чудо.
Там скрытое бремя, мистичное прикосновение,
Там тайна чувства скрытого.
Хотя земная маска ее лицо не облегает,
В себя она бежит, от своего собственного взгляда.
Все формы есть намеки, какой-то завуалированной мысли.
Чьи скрытые намерения таятся от преследования ума,
Но все же является чревом суверенного следствия.
Там каждое чувство и мысль являются действием,
И каждое действие – символ и знак,
И каждый символ скрывает живущую силу.
Она строит вселенную из истин и мифов,
Но то, в чем более всего нужда ее, она не в состоянии построить;
Проявленное все есть копия иль образ Истины,
Но та Реальность от нее скрывает свой мистичный лик.
Все остальное она там находит, но вечности недостает;
Оттуда все исходит, упущена лишь Бесконечность.
Сознание, освещенное Истиной свыше
Было ощутимо, оно видело свет, но не Истину:
Оно хватало идею, из нее строило мир;
Оно творило там образ, и Богом называло это.
Но все же что-то истинное, вовнутрь направленное, там пребывало.
Те существа, что обитают в мире более великой жизни,
С более великим воздухом, пространством более свободным,
Живущие не телом или внешними вещами:
Более глубокое существование было их местом самости.
В том напряженном владении сокровенности,
Объекты обитали как друзья души;
Действия тела – второстепенный шрифт,
Поверхностное исполнение внутренней жизни.
Все силы – есть свита Жизни в том мире
И мысль и тело идут за нею как служанки.
Вселенская обширность ей дала комнату:
Все в своих действиях чувствует движение космическое
И является инструментом космической мощи.
Иль свою собственную самость они своей вселенной делают.
Во всех, кто поднялся к более великой Жизни,
Шепчет на ухо голос не рожденных вещей,
Их глазам, посещаемым неким высоким солнечным светом
Устремление являет образ короны:
Чтоб семя прорастить, что бросила она вовнутрь,
Ее творения живут, чтобы в самих себе достигнуть ее силы.
Каждый – величие растущее по направлению к высотам,
Иль исходящий океан из внутреннего центра;
В круговых волнах силы концентричной,
Давясь, они проглатывают свое окружение.
И даже из этого величия, многие творят тесную каморку;
Закрыты в кратких перспективах и широтах узких,
Они живут довольные, каким-то малым, завоеванным величием.
Чтоб собственной империей малой управлять,
Чтоб быть фигурой в своем личном мире,
И окружающие их радости и горе своими собственными делать,
И ублажать свои желания жизни и мотивы.
Для этой силы достаточна ответственность и пост,
Распорядитель Личности, ее судьбы.
Это была линия транзитная и стартовая точка,
И иммиграция первая в небесные владения,
Все те, кто превосходит ту бриллиантовую сферу:
Сродни нашей расе земной;
Та область граничит с нашим смертным состоянием.
Тот мир более обширный, возвеличивает движения наши,
Его формации сильные строят наши растущие самости;
Его творения есть наши более яркие ответы,
Закончены те типы, которые мы только начинаем
И есть уже надежно то, чем мы стремимся быть.
Как если бы из вечных символов мысли
Целостных, не разрываемых как мы противоположными началами,
Они следуют незримому лидеру в сердце,
Они живут, повинуясь естественному внутреннему закону.
Хранится там величия запас, форма героя;
Душа – внимательный строитель своей судьбы;
Никто не безразличен, не инертен духом;
Свой выбор сделали они, они зрят Бога, которого обожают.
Битва – есть единение меж истинным и ложным,
Паломничество – обретение божественного Света.
Ибо даже Неведение стремится там знать,
И светит блеском далекой звезды;
В сердце сна там есть знание,
Природа там приходит к ним сознательною силой.
Идеал – это лидер, их царь;
Устремляясь к монархии солнца
Они взывают Истину стать их высшим правительством,
И воплощать ее в своих дневных делах,
Ее душевным голосом свои мысли заполнять,
И жизнь свою формировать ее дыхания формой,
До тех пор, пока не станут частью золотосолнечного божества.
Или они поддержат правду Тьмы;
За Небеса иль Ад они должны вести войну:
Воители Добра, они служат светлому началу,
Или солдаты Зла на попечении греха.
Добро и зло ведь равно правят,
Где бы Знание не проявлялось отражением Неведения.
Все силы Жизни тянутся по направлению к своему Божеству,
В просторе и отваге той атмосферы,
И каждый строит храм, свой культ распространяет,
И Грех там – тоже божество.
Утверждая великолепие и красоту закона своего,
Она провозглашает жизнь своим владением природным,
Принимает трон мира иль папскую мантию;
И почитатели ее священное право объявляют.
И чтут увенчанную красной тиарой Ложь,
Поклоняются тени искаженного Бога,
Черную Идею допускают, которая выкручивает мозг,
Или лежит с развратной Силой, что душу убивает.
Господствующая добродетель стоит в изначальной позе,
Иль титаническая страсть неустанную гордость подстрекает:
Цари, священники, жрецы, они – на алтаре Мудрости,
Иль жизнь их – жертвоприношение идолу Власти.
Иль красота на них сияет, подобно странствующей звезде;
Слишком отдалена, чтобы достигнуть, воодушевленные, за ее светом следуют они;
В Искусстве и жизни они ловят Всепрекрасного луч,
И делают мир своим лучистым, драгоценным домом:
Даже простые формы в чудеса одеты;
В каждом часе заключены очарование и величие,
И пробуждают радость, что спит во всех сотворенных вещах.
Могучая победа, или могучее падение,
Небесный трон или адская яма,
Энергию двойственную они оправдали,
Души свои отметили ее великолепной печатью:
Чтобы ни сделала с ними Судьба, они того заслужили;
Что-то они сотворили, чем-то были, они живут.
Материя – есть результат души, а не ее причина.
В балансе противоположностей, в правде вещей земных
С грубым весом считаются менее, с тонким – более;
На внутренних ценностях внешний план держится,
Как выразительное слово трепещет мыслью,
Как устремляется действие со страстью души,
Так очевидный, ощутимый замысел этого мира,
Глядит, вибрируя назад, к какой-то мощи внутренней.
Ум, не ограниченный внешним чувством,
Дал образы неуловимого духа,
Импульсы мира, свободные от направления ощущались,
И обращались в конкретную дрожь тела
Живые работы Силы бестелесной;
Здесь подсознательные силы, что действуют незримо
Или в засаде затаившись, ожидая позади стены,
Выходят наперед, свой открывая лик.
Оккультное взрастало там, в открытое, и очевидное хранило
Скрытый поворот и неизвестное на плече своем несло;
Было почувствовано незримое и толкало видимые формы.
В единении двух встретившихся разумов,
Глядела мысль на мысль и не нуждалась в речи;
И в двух сердцах эмоция эмоцию объяла,
Друг друга трепет, нерва, плоти ощущали,
Иль таясь друг в друге, росла необъятность,
Подобно двум пылающим домам, соединяется с огнем огонь:
Терзалась ненавистью ненависть, любовь к любви врывалась,
Боролась воля с волей на незримой арене ума;
И ощущения других, как волны проходящие насквозь,
Оставляя дрожащим основание тонкого тела,
Их гнев спешил галопом в грубую атаку,
Ударами копыт, сотрясая почву;
И кто-то ощущал чужое горе, врывающееся в грудь,
Радость другого, ликуя, бежала через кровь:
Сердца могли притянуты быть близко через расстояния, голоса приблизить,
Что говорят на берегу чужих морей.
Пульса удар – там взаимообмен живущий:
Существо ощущает бытие даже отдаленное,
И сознание отвечает сознанию.
И все же единства окончательного там не было.
Была там обособленность одной души от многих:
И можно возвести внутри стену покоя,
Доспех сознания мог укрыть и защитить;
Существование могло быть замкнуто и одиноко;
И он в себе, один мог оставаться.
Тождественности не было еще, ни мира, ни единства.
Еще несовершенным было все, незавершенным, полу знаемым:
Превзойдено чудо Несознания,
Но чудо сверхсознания еще,
Незнакомо, само сокрытое, неощутимое, непостижимое,
Смотрело вниз на них, источник всего, чем они были.
Они приходили как формы бесформенной Бесконечности,
Жили как имена безымянной Вечности.
Там были оккультными начало и конец;
Средний период работал необъяснимый, оторванный:
Они были словами, что сказаны в просторе бессловесном Истины,
Они были цифрами, заполняющую бесконечную сумму.
Никто доподлинно не знал, ни мира, ни себя,
Или хранимой там Реальности живущей:
Что Ум там мог построить или взять – они лишь только знали,
Из тайного, огромного запаса Сверхума.
Под ними Тьма, а свыше – сияющая Пустота,
В великом, восходящем Пространстве жили они неуверенно;
Мистерию объясняли таинством,
Загадочным ответом встречали загадку вещей.
Пока он продвигался в эфире двусмысленной жизни
Он вскоре сам стал загадкой для себя;
Как символы он видел все, искал их смысл.
Через истоки вздымающиеся рождения и смерти,
И над сдвигающимися границами изменения души,
Охотник на созидательный след духа,
Он в жизни шел прекрасным и могучим следом,
Преследуя ее грозный, запечатанный восторг
В опасном приключении без конца.
Сначала в тех шагах великих цель не проявлялась:
Он видел лишь источник всех вещей обширный здесь,
Глядя по направлению к запредельному истоку, более широкому.
Ибо по мере того, как она удалялась от очертаний земных,
Все напряженней притяжение ощущалось из Неизвестного,
И более высокое содержание освобождающей мысли
Влекло ее по направлению к чуду и открытию;
Туда пришло высокое освобождение от мелочных забот,
Могущественней образ желания и надежды,
Обширней формула, величественней сцена.
Она всегда кружилась вокруг некоего отдаленного Света:
Знаки ее все еще скрывали более, чем открывали;
Но связанные с каким-то зрением мгновенным, волей
Они теряли свое назначение в радости действия,
Пока не обнажился их бесконечный смысл, они оставались
Шифром, мерцающим нереальным значением.
Вооруженная магическим, одухотворенным луком,
Она метила в цель, что оставалась невидимой,
Всегда считалась отдаленной, хотя и всегда близкой.
Как тот, кто объясняет, освещая темы,
Словаря, запутанного, магического текста,
Разглядывал он ее тонкие, запутанные, таинственные проекты,
И скрытое, трудное доказательство ее ключей,
Прослеживал в чудовищных песках необитаемого Времени
Начал тех нить, ее титанических трудов,
И наблюдал её шараду действий в ожидании намека,
Читал отрицающий жест ее силуэта,
И уловить стремился в их обремененном смыслом
Танце – фантазии ее эпизодов
Удаляющегося в ритмическую мистерию,
Мелькание убегающих стоп на бегущей земле.
В лабиринте образцов ее надежд и мыслей
И окольных путей ее сокровенных желаний,
В тех составных углах заполненных ее снами
И кругов пересекаемых интригой неуместных окружностей,
Скиталец бродящий среди убегающих сцен,
Он потерял те знаки и гнался за каждой догадкой неудачной.
Он вечно встречал ключевые слова, не знающие своего ключа.
Солнце, что ослепило свой собственный видения глаз,
Бриллиантовый капюшон сияющей загадки,
Освещал плотный, пурпурный барьер неба мысли:
Огромный, смутный транс ночи ее звезды показал,
Как если бы поблизости сидящий, приоткрыл щель окна,
Читал он вспышкой молнии, вспышкой заполняя,
Метафизические главы ее романса
Поиска души утраченной Реальности
И вымысел ее искаженный достоверного духовного факта,
Ее капризы и причуды и скрытые значения,
Странности стремительные и неуловимые, и обороты тайные.
Великолепные одеяния ее таинственности
Что складками своими скрывают тело от зрения,
Странные, многозначительные формы вытканы на ее платье,
Ее, полные значения очертания душ вещей,
Он видел фальшивую прозрачность оттенков ее мысли,
Ее богатые парчи вышитые с образной фантазией,
Изменчивые маски и маскировки кружева.
Тысячу ликов истины, ставящих в тупик,
Глядящих на него, из форм ее, незнакомыми глазами,
И неузнаваемые бессловесные рты,
Говорили из фигур ее маскарада,
Или проглядывали из великолепного глубокомыслия,
И тонкого великолепия ее драпировок.
В блеске внезапном Неведомого,
Невыразимые звуки достоверными становились,
Идеи, что казались лишенными смысла, вспыхивали истиной;
Голоса, что из незримых миров ожидающих приходили,
Издавали слоги Непроявленного
Чтобы мистичного Слова тело облечь,
И диаграммы волшебные Закона оккультного
Запечатали некоей точной гармонией неразгаданной,
Или чтоб воссоздать геральдический герб Времени тайных вещей,
Использовали цвета и фигуры.
В ее пущах зеленых и таящихся безднах,
В ее чащах радости, где опасность обнимает восторг,
Он мельком замечал скрытые крылья ее певцов надежд,
Мерцание голубого, золотого и алого огня.
На потаенных тропинках, обрамляющих ее случайные поля – дороги,
И от ее озер спокойных, ручейков поющих
Он находил тот отблеск золотых плодов ее блаженства,
И красоту ее цветов грез и музы.
Словно чудо сердечной перемены от радости
Он наблюдал в сиянии алхимическом ее солнц.
Малиновую вспышку цветка, расцветающего раз в столетие
На древе – жертвоприношении духовной любви.
Он ее видел в великолепии сонном ее полудней,
Непрестанный повтор сквозь часы,
Танец мыслей стрекозий над потоком мистичным
Скользил, но никогда не проверял своего журчания скорость,
И слышал смех розы ее желаний,
Убегающей, словно от страстно протянутых рук,
Сладко звеня ножными браслетами фантазии.
Среди живых символов ее оккультной власти,
Он двигался и ощущал их как близкие, реальные формы:
В той жизни более конкретное, чем человеческая жизнь,
Пульсировало сердце реальности скрытой:
Там воплощенным было то, что мы лишь думаем и ощущаем,
Собой очерчено здесь то, что принимает внешние, заимствованные формы.
Товарищ Тишины на ее суровых высотах,
Принятый ее могучим одиночеством,
Стоял он с ней на медитирующих вершинах,
Где были жизнь и бытие священным
Подношением Реальности запредельной,
И видел ее выпускающей в Бесконечность
Своих хохлатых орлов значения,
Посланников Мысли к Немыслимому.
Отождествляемых в духовном видении и ощущении,
Как в дом, входя в ее глубины,
Он стал всем, чем была она или стремилась быть,
Он думал ее мыслями и путешествовал ее шагами,
Ее дыханием жил, рассматривал ее глазами,
Чтобы суметь узнать секрет ее души.
Свидетель, покоренный своей сценой,
Ее великолепным фасадом пышным восхищался и игрой,
Чудом ее богатства и тонкого искусства,
И трепетал от ее настойчивого крика;
Страстью охваченный, он докучал кудесникам ее могущества,
И ощущал возложенную на него внезапно мистическую волю,
Ее руки, что месили судьбу с яростной хваткой,
Ее прикосновения движущие, ее силы, владеющие и направляющие.
Но так же видел он, что душа ее внутри рыдала,
Ее поиски тщетные, что хватались за истину исчезающую,
Ее надежды мрачный взгляд, что с отчаянием дружит,
Та страсть, что обладает ее томящимися членами,
Грусть и восторг ее груди волнующийся,
Ее ум, что тяжко трудится неудовлетворенный своими плодами,
Сердце ее, что единственного Возлюбленного приковать к себе не может
Все время он встречал завуалированную и ищущую Силу,
Богиню в изгнании, строящую имитирующие небеса,
Сфинкс, чьи глаза глядят на скрытое Солнце.
Он рядом постоянно чувствовал дух в ее формах:
Силой ее природы было, присутствие страстное;
Это единственное реальное во внешних вещах,
И даже на земле, дух это жизни ключ.
Но того следа ее твердые поверхности нигде не носили.
В ее делах свой штамп не обнаружил.
Пафос утраченных высот – вот зов его.
Лишь иногда уловима линия тенистая,
Что выглядит намеком завуалированной действительности.
Жизнь пристально смотрела на него со смутными и спутанными очертаниями
Преподнося картину, которую глаза не могут сохранить,
Рассказ, что все еще там не написан.
Как будто во фрагментарном полу потерянном проекте,
Значения жизни убегали от преследующего глаза.
Гримаса жизни скрывает жизненную самость реальную от взгляда;
И смысл жизни тайный внутри записан, свыше.
Та мысль, что придает значение этому, живет далеко в запредельном;
Это не видно в ее незаконченном проекте.
В надежде тщетной прочитать парадоксальные обозначения,
Или найти то слово полу разгаданной шарады.
И только в той, более великой жизни загадочная мысль
Намеком открывается, какого-то объясняющего слова,
Что делает земной миф рассказом внятным.
И что-то, наконец, было видимо, что выглядело истине подобно.
В атмосфере полумрака мистерии опасной
Тот глаз, что смотрит на половину темную истины
Образ создал среди живых, смутных очертаний
И вглядываясь сквозь дымку тонких оттенков
Он видел полу ослепшую божественность скованную
Изумленную миром, в котором двигалась,
Все еще сознающее какой-то свет оживляющий душу.
Привлеченный к странным, отдаленным мерцаниям,
Ведомый звучанием флейты отдаленного Игрока
Искал свой путь средь жизненного смеха, зова
И указующего хаоса мириада ее шагов
К какой-то тотальной, глубокой бесконечности.
Вокруг столпился лес ее обозначений:
Читал он наудачу прыжками – стрелами Мысли,
Что попадают в цель предположением или случайностью блестящей,
Ее изменчивые, цветные дорожные огни идеи
Ее сигналы неуверенного, поспешного события,
Иероглифы ее символического представления пышного,
Ее отметки межевые в запутанных во Времени путях.
В своих лабиринтах подступов и отступления,
К каждой стороне она его притягивает и противостоит,
Но, оказавшись слишком близко, она его объятий избегает;
Она его ведет всеми путями, но нет бесспорного пути.
Очарованный многоголосным чудом ее пения
Влекомый ее колдовством настроений
И движимый ее случайным прикосновением радости и горя,
Он в ней себя теряет, но и ее не обретает.
Из ее глаз ускользающий рай над ним насмехается:
Он грезит о ее красе, что сделалась его навечно,
Он грезит о своем господстве, осуществленном над членами ее,
Он грезит о магии ее груди блаженства.
В ее просвещающем почерке, ее причудливом переводе,
Чистого, изначального, Божественного текста,
Он мыслит прочесть Писание Чудесное,
Иератическим ключом к неизвестным блаженствам.
Но Слово Жизни скрыто в этом способе письма,
Песнь Жизни теряет свою божественную ноту.
Незримый, пленник в доме звука,
Дух, потерянный в великолепии грезы,
Слушает тысячеголосую оду иллюзии.
Плетение тонкое чар скрадывает сердце,
Или яркая магия расцвечивает ее оттенки и цвета,
Но все же, они пробуждают трепет мимолетного очарования;
Странствующий марш, пробитый блуждающим Временем,
Они зовут к короткому восторгу неудовлетворенному,
Иль погрязают в наслаждении ума и чувств,
Но упускают души просветляющий отклик.
Слепой пульс сердца, что достигает радости сквозь слезы,
Стремится к вечно недосягаемым вершинам,
Экстаз невоплощенного желания,
След ее голоса последнего восхождения в небеса.
Преобразованы последние страдания памяти,
В след убегающий печали застарелой:
Слезы ее обращены, чтобы украсить болью бриллиантовой,
Магический песни венец ее сожаления.
Кратки ее обрывки счастья,
Что прикасаются к поверхности, затем проходят или умирают:
Потерянная память эхом отзывается в ее глубинах,
Ее бессмертное стремление, завуалированный зов самости;
Пленник в смертном, ограниченном мире,
Дух, израненный жизнью, рыдает на ее груди;
Страдание лелеемое – ее плач глубочайший.
Скиталец по жалким, безнадежным направлениям,
По звуковой дороге расстроенного голоса,
Покинутый кричит забытому блаженству.
Заблудившись в пещерах эхо Вожделения,
Ведет он призраков умерших надежд души
Живыми хранит голоса преходящих вещей,
Иль медлит на сладких блуждающих нотах,
За удовольствием охотясь в сердце боли.
Рука Судьбы коснулась струн космических,
И то вторжение беспокойного напряжения,
Покрывает внутренней музыки спрятанный ключ,
Что ведет неслышные поверхности каденции.
Но все же эта радость жить и создавать,
И радость любить и трудиться, несмотря на все неудачи,
И радость искать, невзирая на то, что все, что находим обманывает,
И все, что мы знаем, предает нашу веру;
Но все же что-то, в глубинах этих достойно этой боли,
Страстная память навещается огнем экстаза.
И даже горе было скрытой радостью в своих корнях:
Воистину нет ничего напрасного, чтобы ни сделал Единый:
В наших сломленных сердцах, мощь Бога выживает
И звезда победы все же освещает нашу безнадежную дорогу;
Смерть наша сотворена проходом к новым мирам.
Это придает музыке Жизни звучание возвышенное.
Она всему одалживает своего голоса славу;
Небесные восторги шепчут ее сердцу и уходят,
Земные, преходящие стремления кричат и плачут с ее губ и увядают.
Один лишь Богом данный гимн,
Что с ней пришел из ее духовного дома, ее искусство избавляет,
Но стал на пол пути и ослабел, тихое слово
Пробужденное, в какой-то паузе глубокой ожидающих миров,
Протянуло шепот в вечной тишине:
Но не пришло дыхание от высшего покоя:
Роскошное вступление занимает слух,
И сердце слышит и душа приемлет;
И незаметно этой музыке вторит,
На преходящее расточая вечность Времени.
Тремоло голосов часов,
Забвением покрывает высокого предназначения тему,
Что самовоплощенный дух пришел сыграть,
На клавикордах обширных Силы – Природы
И лишь могучий шепот здесь и там,
Извечного Слова, блаженного Голоса,
Или прикосновения красоты преображающей сердце и чувство,
Великолепие блуждающее и тайный крик,
Взывают к сладости и силе не слышимой боле.
Здесь брешь, здесь останавливаются и увязают жизненные силы;
Эта нехватка нуждается в магическом умении:
Это желает сделать все остальное кажущимся тонким и нагим.
И полувзгляд рисует ее действий горизонт:
Ее глубины помнят о том, что сотворить она пришла,
Но ум забыл или ошиблось сердце:
В Природы бесконечных очертаниях потерян Бог.
Чтоб в знании суммировать всеведение,
Воздвигнуть Всемогущество в деянии,
Создать здесь своего Творца, было ее самонадеянным желанием сердца,
Космическую сцену захватить совершенным Богом.
Трудясь, чтоб трансформировать еще далекий Абсолют,
Во все наполняющее богоявление,
В провозглашение Невыразимого,
Она желает проявить здесь славу Абсолютной силы,
Чтоб равновесие обратить в творения ритмичный взмах,
Небо покоя обручить с блаженства морем.
Огонь, чтоб в вечность Времени призвать,
Чтоб радость тела сделать живой такой же, как восторг души,
Землю она поднять желает по соседству с небесами,
Трудится жизнь, чтобы сравняться с Высшим,
И примирить Вечное и Бездну.
Ее прагматизм, трансцендентная Правда
Тишину наполняет голосами богов,
Но в крике том потерян Голос одинокий.
Ибо видение Природы возвышается вне действий ее.
Свыше видит она жизнь богов в небесах,
Полубога выступающего из обезьяны,
Это все, что она может в наших смертных основах.
Здесь полубог, полутитан – ее вершины:
Эта величественная жизнь колеблется меж небом и землей.
И в снах ее преследует парадокс мучительный:
Ее энергия, капюшоном скрытая, невежественный мир побуждает
Взглянуть на радость, которую объятия ее отбросили:
В ее объятиях он не может вернуться к своему истоку.
Огромна ее мощь, бесконечен путь ее обширных дел,
Его значение потеряно и заблудилось.
Хотя она несет в своей тайной груди
Закон и кривую путешествий рожденных всех вещей,
Ее ученость кажется частичной, намерения – мелки;
На почву устремления вступают ее пышные часы.
Неведение тяжкое обременяет крылья Мысли,
Ее мощь попирает то существо одеяниями своими,
Ее деяниями его бессмертный взгляд заключен в темницу.
В ее владения наведывается чувство ограниченности,
Ибо нигде не обеспечено согласие иль мир:
При всей глубине и красоте ее трудов,
Там не хватает мудрости, что полной делает свободу духа.
Старо, повяло ныне очарование ее лица,
И от него сокрыты ее быстрые, скрупулезные умения;
Его широкая душа просила более глубокой радости, чем ее.
Он бегства искал из ее замысловатых линий;
Но ни ворота из слоновой кости, ни из рога,
Он не нашел подземный ход видения духовного,
И не было там выхода из этого пространства, подобного грезе.
И наше существо должно вечно двигаться сквозь Время;
Смерть нам не помогает, на прекращение надежда напрасна
Воля тайная принуждает нас продолжать.
Нашей жизни покой – в Бесконечности;
Она закончить не может, ее конец есть жизнь Всевышняя.
Смерть – это врата, не цель нашей прогулки:
Какой-то древний, глубокий импульс, трудиться продолжает:
Наши души влекомы, как скрытою сворою,
Несут от рождения к рождению, из мира к миру,
Деяния наши продолжаются после падения тела,
Старое, извечное, безостановочное путешествие.
Не обнаружена тихая вершина, где Время может отдохнуть.
То был поток волшебный, что достигал не моря.
И как бы далеко не шел он, где бы ни поворачивал,
То колесо трудов, бежало вместе с ним, опережало;
Всегда была дальнейшая задача, что делаться должна.
Ритм действия, крик поиска,
Всегда росли в том беспокойном мире;
И сердце времени заполнил шорох деловой.
Все было выдумкой, движением непрестанным.
Сотни путей чтоб жить были испытаны, но тщетно:
Тождественность, что суммирует тысячи форм
Старалась убежать из этой долгой монотонности,
И вещи новые творить, что вскоре становились подобно тем же самым.
Любопытные декорации глаз соблазняли
И ценности романов, обновляли древние темы,
Чтоб ум в заблуждение ввести идеей перемены.
Картинка другая, по сути, та же самая,
Являлась в смутном окружении космическом.
Лишь дом другой с лабиринтом
Творений, их событий и дел,
Город движения обусловленных душ,
Рынок творения и товаров ее,
Предложен был уму трудящемуся и сердцу.
Окружностью заканчивался там, где начался,
И продублирован вперед идущий, извечный марш
Прогресса к совершенству неизвестного пути.
Каждая финальная сцена ведет к последующему плану.
И все же, каждая новая отправная точка казалась последней,
Вдохновленным Евангелием, теории последней вершиной,
Провозглашающей панацею от всех болезней Времени,
Или несущей мысль в своем окончательном полете в зените,
И возвещающее высшее открытие,
Каждая скоротечная идея, структура бренная,
Оглашает бессмертие своих правил,
И претендует быть совершенной формой всех вещей,
Последний конспект Истины, Времени золотое достижение.
Но бесконечно ценного ничего не было достигнуто:
Мир, всякий раз заново творимый, не завершенный никогда,
Всегда полу-попытки громоздил на потерянные усилия,
И зрел фрагмент как Целое вечное.
Вздымающаясся в бесцельность, тотальность сделанных вещей,
Существование казалось напрасным действием необходимости,
Борьбой вечных оппозиций,
В объятьях тесных схватки антагонизмов,
Игра без исхода или идеи,
Голодный марш жизней без цели,
Или написанной на голой доске Пространства,
Тщетной и повторяющейся суммой душ,
Надеждой павшей, светом не светившим никогда,
Труд незавершенной Силы
Привязанной к своим деяниям в вечности тусклой.
Там нет конца, или еще никто не мог быть виден:
Хотя и побежденная, жизнь должна продолжать бороться;
Всегда она корону видит, не может ухватить;
Ее глаза сосредоточены вне состояния падшего ее.
Там все еще вибрирует в груди ее и наших
Слава, что была однажды, и которой нет сейчас,
Или взывает к нам из-за пределов чего-то неосуществленного,
Недостижимое еще величие из запинающегося мира.
В памяти, за нашим смертным чувством
Греза упорствует великой, счастливой атмосферы
Дыша вокруг сердец свободных любви и радости,
Нами забытой, бессмертной в утраченном Времени.
Призрак блаженства преследовал ее глубины облюбованные;
Потому что она все же помнила, хотя сейчас и далека,
Свое царство золотой беззаботности и довольного желания
Свои красу и мощь, и счастье
В сладости блаженства пылающего,
В царстве бессмертного экстаза
На полпути меж Бездной и Бога тишиной.
Мы храним это знание в наших скрытых частях;
Пробудившись к мольбе мистерии неясной,
Встречаем мы глубокую, незримую Реальность,
Куда правдивей, мирового лика нынешней истины:
Преследуемые своими «Я», теперь мы не состоянии воскреснуть,
И движимы Духом, которым мы еще стать должны.
Как тот, кто потерял царство своей души,
Мы оглядываемся к какой-то божественной фазе нашего рождения,
Иной чем это несовершенное творение здесь,
И надеемся в этом или божественном мире
Все же вновь обрести из под охраны Небожителей
То, что утратили из-за забывчивости своих умов,
Нашего существа естественное счастье,
Нашего сердца восторг мы разменяли на горе,
Телесный трепет мы обменяли на простую боль,
Блаженство, к которому стремится наша телесная природа,
Стремится так, как неприметный мотылек – к сияющему Свету.
Жизнь наша – марш к победе прежде не одержанной.
Это волна существования по восторгу томящемуся,
Это жаждущие суматохи неудовлетворенные силы,
Эти длинные и далекие ряды вперед устремленных надежд
Возводят боготворящие глаза к голубой Пустоте, называемой небом,
Взглядом ища Руку золотую, что прежде никогда не приходила,
Пришествие, которого все творение ожидает,
Прекрасный облик Вечного,
Что на дорогах Времени появится.
Но все же до сих пор, мы говорим себе, разжигая веру,
«О, несомненно, однажды, на крик наш он придет,
Однажды, он заново жизнь нашу воссоздаст
Произнесет магическое заклинание мира
И совершенство принесет в схему вещей.
Однажды, он к жизни снизойдет, к земле,
Оставляя тайну вечных дверей,
В мир, что о помощи кричит ему,
И истину внесет, что полной делает свободу духа,
И радость, что есть очищение духовное души,
Ту мощь, что есть распростертые руки Любви.
Однажды он поднимет своей красы ужасную вуаль,
Восторг навяжет бьющемуся в ритме сердцу,
И обнажит свое тайное тело блаженства и света».
Но сейчас мы напрягаемся, чтобы достичь неизвестной цели:
И нет конца рождению и поиску,
И нет конца умиранию и повторам;
Жизнь, что достигает своей цели, более великих целей просит,
Жизнь, что не достигает, умирает, снова жить должна;
Пока не отыщет себя, она не может прекратиться.
Должно быть сделано все то, ради чего и жизнь и смерть сотворены.
Но скажет ли кто-то, что даже за всем этим последует отдых?
Иль там покой и действие являются одним и тем же?
Глубоко в груди всевышнего восторга Бога.
В высоком состоянии, где более нет неведения,
Движение каждое – волна мира и блаженства,
Отдохновение Бога – недвижная созидательная сила,
Действие – рябь в Бесконечности.
Преображения солнца еще может сиять
Ночь может обнажить свою сердцевину мистического света;
Тот парадокс само отрицающий, несущий самому себе страдания,
В мистерию самосветящуюся может обратиться,
Путаница эта – в радостное чудо.
Затем Бог сможет быть видимым здесь, принять здесь форму;
Будет раскрыта тождественность духовная;
Проявит жизнь свое правдивое, бессмертное лицо.
Но беспредельный труд – сейчас ее судьба:
В своей повторяющейся десятичности событий,
Рождение и смерть являются указателями непрестанного повторения;
Тот старый знак вопроса, стоящий на полях каждой последней страницы,
Каждого тома истории ее усилий.
Хромающее Да, через эпохи те, все путешествует еще
Сопровождаемое вечным Нет.
Все выглядит напрасным, однако нескончаема игра.
Бесстрастно обращается вечно кружащееся Колесо,
Жизнь не имеет выхода, освобождения смерть не приносит.
Тюремщик самому себе, существо живет,
Хранит свое бессмертие бесполезное.
Исчезновение отвергается, единственный уход от реальности.
Ошибка богов этот мир сотворила.
Иль безразличный Вечный, наблюдающий Время.
Конец Шестой песни.